— Ну а ты? Выбери себе вино.
— Спасибо. Мне не пьется. (Не естся, не спится, не живется, не читается.)
— А я буду жаркое из семги.
— Дашь попробовать?
Обрадованно.
— Ну конечно!
Официант в дурацкой красной шелковой рубахе, желтый кушак, лицо престарелого студента. Прогибающегося с достоинством. Все записал, убежал.
Лика огляделась с затаенной брезгливостью. Бревенчатые тупые стены, кабаньи головы, медвежьи шкуры, пучки трав по углам. Кучи уродцев за столами.
Сработал внутренний устыдитель: «Люди — не уродцы, просто тебе плохо, и все кажутся безобразными».
— Хочешь, расскажу тебе, как первый раз поцеловалась с мальчиком? Я же тебе не рассказывала?
— Нет. Не рассказывала. Хочу.
— Нас с Анькой — моей подружкой из церкви — попросили навестить в военном госпитале одного парня. Парень был после Афгана, подорвался на мине. Остался без ноги. Мы, воспитанные в духе христианского милосердия, поплелись туда, замирая от ужаса: как же, он без ноги, мы с ногами, ну, дуры юные, короче. А Лешка оказался веселым парнем. Славный, добродушный. Мы подружились и навещали его дважды в неделю. Веселились втроем, булки с лимонадом жевали, анекдоты рассказывали. Однажды Анька не смогла поехать в госпиталь, и я пришла туда одна. Лешечка прискакал на костылях, было тепло, и мы уселись на лавочке в больничном сквере. Я весело что-то рассказывала, а он вдруг подался ко мне, сжал плечи и приник ко рту. Недосказанные слова бились о нёбо. Было скользко, влажно, противно как-то, ощущение чужих внутренностей у тебя во рту, вот так, нежданно, врасплох… Но самое страшное, при моем ортодоксальном воспитании я четко знала — это нельзя. Установка тогда была: целоваться только после свадьбы. Но в тот момент, когда мальчик с оторванной ногой истово мусолил мои губы, я отчаянно поняла, что оттолкнуть его — грех еще больший. Потому и терпела. Он оторвался от меня, когда мне уже не хватало дыхания. Повернула голову — там стояли опешившие Анькины родители, те еще продукты пуританской среды. Ее мама горестно покачала головой, и они ушли…
— Сколько тебе было лет?
— Семнадцать. Что бы подумали об этом нынешние семнадцатилетние. Можно догадаться…
— Ты хорошая.
— Знаешь, этот случай — просто модель всей моей жизни. Я иду на поводу обстоятельств, не считаясь с собой. Ни с установками, ни с ощущениями. Я не в ладу ни с воспитанием, ни с сердцем. Всегда не там, не с тем, не тогда…
— А если бы можно было выбирать только из двух вариантов: любить самой или быть любимой, ты бы что выбрала?
