В ней сияло некое обетование Вечной Женственности, и на этот свет устремлялись все мужские глаза. Лика не вызывала вожделения, нет. Она вызывала тихую озаренную влюбленность.
Он исподволь ревновал и гордился. Но сейчас все впервые было названо словами. И она, оказывается, любила и страдала, а он ничего не знал…
— Нет, — сказала Лика, — теперь не люблю. Потому и могу говорить об этом с тобой. Но я тебя предупреждаю честно, когда я полюблю в следующий раз — я не стану убивать это в себе, а сделаю все, чтобы любовь обрела жизнь.
— Хорошо, — сказал он, — только сейчас не уходи. Что будет, то будет, но пока можешь терпеть — не уходи. Не бросай меня.
— Я хочу избавить тебя от позора, а ты…
— Не презирай меня, пожалуйста, просто я не выживу, если ты уйдешь.
Они шли молча остаток пути. Лика замечала то тут, то там хрусткие сухие листья — и старательно наступала на кленовые мумии. Смутно осознанная жестокость…
Вот так сейчас ей было совершенно не жаль Сергея. Она была равнодушна. Безучастна. И хотела только одного — жить своей жизнью.
Он думал о том, что только ярость отторжения, вызванная изменой, может уравновесить боль потери. По странности, хорошую женщину, не изменившую тебе, отпустить — невозможно. А отпустить Лику — это выпустить воздушный шар в небо. Она никогда, никогда не вернется…
Он плеснул в бокалы коньяка из овальной бутылки толстого стекла.
Подал один бокал Лике.
Она еще только пристраивала дно бокала в уютную чашу ладошки, как он уже выпил залпом свой коньяк и налил еще. Снова полный. Снова выпил, судорожно сглатывая.
Лика смотрела с интересом и безо всякой тревоги. Сережа не был пьющим человеком.
Сделала кофе, порезала сухой колбаски. Он попросил лимон.
Пил коньяк, жевал лимон и плакал. Не морщился, не вытирал слез, не шмыгал носом. Мироточил слезами, как католический святой. Потом встал, пошатываясь, пошел к раковине, открыл воду.
Широкой лентой лилась вода, он задумчиво смотрел на ровный поток, потом взял валяющийся в раковине хлебный нож и провел себе по внутренней стороне запястья. Еще раз.
Лика невидяще смотрела в его напряженную спину.
Вдруг поняла, метнулась, вцепилась в нож, отвела его подальше от нежной глины человеческой плоти.
Нет, нет, — твердила, — нет, не надо, не надо!
Я не хочу жить без тебя, а ты уходишь, уходишь!
Не ухожу, не ухожу, никуда не ухожу.
Правда? правда?
Сумасшедшая яростная надежда в глазах.
Хищная надежда.
Его надежда — ее безнадежность, но сейчас не важно, сейчас главное — не дать разойтись коже и розовому мясу, не дать пролиться красным зеленоватым венам.
