В XIX веке необходимость хирургического вмешательства была смертным приговором. Если вы не умирали от потери крови прямо на операционном столе, чаще всего вас добивала возникшая после вмешательства инфекция. В то время самыми частыми операциями были ампутации конечностей, а успех определялся не столько искусством хирурга или его знанием анатомии, сколько быстротой, с которой врач мог оттяпать человеческую плоть и прижечь рану. Самый знаменитый хирург того времени, Роберт Листон, мог ампутировать конечность за две с половиной минуты. Сегодняшние операционные – это мозговые центры высокотехнологичных инноваций, притом инноваций успешных. Былым убийцам – аневризмам сосудов мозга, пулевым ранениям, сложным переломам, инфарктам и опухолям – теперь нередко можно противостоять, если скорая приедет вовремя. Пересадка почки сейчас длится лишь несколько часов. Замена тазобедренного сустава стала обычным делом, а хирургия минимального вмешательства почти не оставляет следов. Мы живем в золотой век операционных.
Такая диспропорция между инновациями в хирургии и стагнацией в области фармакологии и регенеративной медицины лежит в основе ненасытного спроса на человеческие ткани на красных рынках всего мира. Разработка лекарств и регенеративная медицина не идут в ногу с успехами хирургии. Прорывов в области фармакологии мало, они были давно, и все же пациенты требуют их немедленно. Им нужны стволовые клетки, чтобы вылечить отказавшие почки или больное сердце. Не найдя помощи в регенеративной медицине, пациенты вынуждены обращаться к хирургии.
Каждый человек может ожидать, что медицина защитит его от бубонной чумы или аппендицита и облегчит боль, но значительно сложнее ситуация, при которой лечение зависит от сбора тканей другого человека или здоровья этого человека.
Антрополог Кэтрин Уолдби, придумавшая термин «клинический труд» для описания деятельности «подопытных кроликов», о чем я говорил в главе о клинических исследованиях, пишет, что рынки человеческих тканей показывают «невозможность регулирования фантазии человека, желающего овладеть временем и побороть страх смерти при помощи рациональных сил рынка»[40].
Даже если обещания регенеративной медицины технически выполнимы в некоем отдаленном будущем, нет причин ожидать, что они реализуются уже при нас. В развитом мире мы вкладываем множество материальных ресурсов, денег и надежд в то, чтобы продлить жизнь при помощи хирургического или иного медицинского вмешательства хотя бы на несколько лет. В каком-то смысле это даже работает. Новая почка может на несколько лет отсоединить пациента от аппарата для диализа. Реципиент донорского сердца имеет 50 % шансов прожить еще лет десять. Это не бессмертие, но значительный успех. Однако во многих случаях, даже если пересадка покрывается страховкой или субсидируется государством, пациенты платят заоблачные суммы, а их семьи становятся банкротами: нужно платить за дорогостоящее лечение для профилактики кризиса отторжения.
