— А это за начдива…
До самого конца рукопашной, пока петлюровцы не побежали, отец и Павлантий Головнин были рядом. И наверное, оба уже успели подумать, что теперь на всю жизнь они не просто земляки и даже не просто друзья, а что-то неизмеримо большее. Пусть оно, это новое родство их, никак не названо, но под ним есть вечно живая и благотворная почва, именуемая взаимоспасением в бою. И не просто в бою, а в стихийной атаке гнева, когда солдаты мстили неприятелю за смерть любимого командира…
Об атаке под Коростенем отец рассказывал нам не раз, и, хотя повествование это было не из радостных, к концу рассказа лицо у отца прояснялось, наверное оттого, что он опять и опять видел памятью тот порывистый и злой бросок, победно завершившийся рукопашным боем. Смерть начдива оплатилась вражьей кровью, и это смягчало горесть.
Смягчало тогда, в бою, и смягчало в минуты воспоминаний.
А на похоронах Павлантия надтреснулись в отце какие-то душевные крепи, не смог сдержаться. Не хватило сил.
Мать рассказывала о возвращении Павлантия из заключения…
В один из воскресных дней отец рано пришел домой, и мать просила его помочь в чем-то на огороде за домом. В это как раз время на чуть видневшейся заоколичной стежке показался человек. Было, кажется, начало осени, на редкость погожей, и день тот был еще в разгаре, так что глаз, если смотреть не под солнце, хватал далеко и цепко. К тому же тянулась стежка по самому косогору и почти сплошь картофельным полем, поэтому точечка идущего прорисовывалась над суконной зеленостью ботвы все явственней и полнее.
Первой заметила далекую точечку мать, да не придала ей значения, только, наклоняясь, чтобы вернуться к делу, обронила вскользь:
— Вроде идет ктой-то.
У отца успела заныть спина, и он распрямился, отзываясь тем самым и на слова матери: можно было передохнуть минуту, а заодно глянуть и на идущего. Вон уже как обозначилась его чуть наклоненная фигура…
— Трудно идет… видать, поклажа грузная, — тоже вскользь, без всякого интереса проговорил отец, но все же продолжал всматриваться в пешехода.
От той, во всю длину села, заоколичной стежки к каждому двору отходила своя, и вот идущий уже приблизился к нашей тропинке. Шаги его замедлились, а у того места, где тропки разветвлялись, пешеход остановился и повернулся к селу лицом. И это стремительно сорвало с места отца.
— Далёко ль ты? — спросила, уже вслед ему, удивленная мать.
Он на ходу, полуобернувшись, почти крикнул в волнении:
