И почему-то хотелось не спать, а что-то делать, куда-то идти, с кем-то говорить, даже просто дурачиться… К тому же начинался выходной. А вечером — это так странно радовало — опять будут танцы…
Какой уж тут сон!..
И вот, когда Василий наполовину стянул с себя гимнастерку, намереваясь умыться, — раздался тот первый приглушенный звук. Сквозь натянутую на голову материю звук был похож на падение чего-то твердого, и Василий подумал, что упал пистолет. А в следующее мгновение Василий рванул гимнастерку обратно, потому что и она уже не заглушила дробно-жалостливого вызвона оконных стекол.
Поэтому Василий и не помнит, взял он ремень с пистолетом со спинки стула или поднял с пола.
А после нового перезвона стекол, сквозь который легко было различить уже и пулеметную стрельбу, Василий выбежал во двор.
И у самого крыльца встретился с посыльным.
— Товарищ лейтенант… тревога…
Остальное Василий не стал слушать.
Две короткие улочки оттолкнулись от его новеньких сапог и… тоже поплыли, понеслись в прошлое. Туда, за чернеющую пропасть времени, вверх от оползня, где неясно и погибельно оставалось теперь все, что так молниеносно превратилось в минувшее: музыка, танцы, встреча с Полей, их свидание, этот рассвет…
Все уплывало, таяло, словно бы проваливалось в небытие, а сам Василий оставался в странной пустоте, один на один с бессмысленностью происходящего.
Еще не верилось, что тревога пришла надолго, и потому было как-то непривычно получать боеприпасы на складе без ведомости.
Не расписываться за винтовки, пистолеты, патроны, снаряды, пулеметы?.. Как так?!
Удивление мелькнуло и тут же пропало. Ему на смену пришло совсем уже непонятное: кто-то, присмотревшись, вдруг увидел далекое, едва различимое зарево. Но не западнее Песков, не над Бугом, не в направлении Бреста, а как раз в обратной стороне.
Горит Береза Картузская?..
Так это же… бомбежки?..
Сознание противилось всерьез воспринимать догадки, но они тут же, тотчас, будто кому-то подвластные, облекались в истины. Внезапно вспомнилось, что совсем недавно, с час тому, не более, висел в небе непривычно широкий и густой гул… Да вот и опять он послышался. Нарастает. Оттуда же!
И теперь уже не только ширится — гул становится неприятно близким, противно вибрирующим.
Самолеты выходили на бреющий полет.
Ниже, ниже…
Уже нет ни тишины, ни командирских голосов, ни урчания машин у штаба — один этот вибрирующий, нацеленно падающий сверху рев. И под ним, поглотившим вместе со звуками все пространство, опасливо и прижмуренно затаилась рассветная земля.
