Усмирил, чтобы облегчить мою.
— Не знаю, — сказал он, глядя куда-то мимо меня. — Может, то был другой… Однофамилец… Только слышал я… в больнице тогда, в Козлове, лежал… По радио передавали… Понимаешь? Фамилия наша. И назвали Василием. И, опять же, пулеметчик…
— А что… что передавали?
— Дрался до последнего. Окружен был. Раненый. Ну и… Погиб, словом. Геройски погиб, сказали, но не отступил.
— А где?.. Где это было?
— Не знаю. На какой-то Ловати. Река, видать.
Пещера стала теснее и глубже, и я скорее механически, чем по рассудку, пытался вырваться из нее:
— Может, ты ослышался?
— Если б только я слушал! А то и сосед по койке. Он даже приподнялся на локте в мою сторону. Не твой, говорит, это сын? И кивнул на стену, на радио то есть.
Левая рука отца была поднята к груди: зацепив одним пальцем тонкую бечевочку, он придерживал кинутую через плечо полупустую котомку. Придавленный посредине бечевочкой палец у него посинел. Таким же синим было дергавшееся веко. И жилы на худой шее. И вены тыльной стороны руки — сложный рисунок выпуклых линий, о которых когда-то (об этом часто в шутку вспоминал раньше отец), на давних перепутьях гражданской войны, сказала молодому, с челкой из-под козырька красноармейцу цыганка-гадалка:
— Хитрая вязь у тебя по руке, чубатый, а сам ты прост и открыт сердцем. Невеста есть у тебя, но женой другая станет. Дом у тебя будет, дети будут и многие лета жизни…
Я смотрел на «хитрую вязь» отцовских вен, но думал конечно же не о цыганской помеси правды с неправдой, а о Василии. «Значит, слышал сам отец… и его сосед по койке… И где-то течет неизвестная нам речка Ловать!..»
Все в мыслях путалось, и я уже видел Василия окруженным фашистами: бьющийся в огневой скороговорке пулемет, стиснутые зубы, белые пряди волос и посиневший, точно как в ту минуту у отца, палец на гашетке.
Отцу, наверное, виделось то же самое, только ярче, а значит, и больнее, чем мне.
— Как думаешь, — спросил он после долгого молчания, — может быть такое совпадение? Чтобы и фамилия и, опять же, имя?
Отцу так нужна была в ту минуту эта мизерная капля веры, эта крохотная и неяркая искра надежды, а я, не поняв по молодости отцовскую тревогу, безжалостно, хотя и со всей искренностью, пожал плечами. И пожал, видно, так, что было в этом больше горького согласия, чем сомнения.
— Вот и я думаю, — упавшим голосом произнес отец. — Не может быть такого совпадения. — Он снова отвернулся от меня и вдруг закашлялся, резко содрогаясь ссутулившимися плечами. И сквозь грудные удары кашля, не щадя уже ни себя, ни меня, произносил: — Он это был. Он. Кто же еще мог быть?.. Пулеметчик, опять же…
