Эшелон наш пытались куда-то отвести, но перед этим от него был отцеплен паровоз; теперь же, когда паровоз прицепили, нас какое-то время катали взад-вперед, и этого времени было достаточно, чтобы поглотившая дом черная завеса наконец поредела.
Вот сквозь нее открылась взгляду стена, вот обозначились окна…
Но чего-то дому все же недоставало: я не сразу сообразил, что он был уже без крыши.
«А стена-то все-таки стоит!.. Она цела!..»
Во мне все ликовало.
Значит, не всесильно могущество разрушения! Стоит дом, выдюжил. Пусть и зачернелся… Вот только окна… Что с ними?
Я не успел догадаться, что окна вышиблены, а занавески сорваны, — и думать об этом уже было поздно. Потому что стена, мгновение назад казавшаяся уцелевшей, вдруг словно бы вздрогнула, по ней — одна наперерез другой — потекли трещины…
Потом стена медленно падала: нехотя, вроде бы с печалью и сожалением.
А когда стена упала, то оказалось, что там, за нею, уже ничего не было.
Не было дома!
Стена, значит, пыталась стоять одна.
Или ей, прежде чем упасть, хотелось все-таки сбросить с себя черный саван пыли и дыма?
Сначала показать себя свету (смотрите, мол, выстояла, я, мол, сильнее взрыва!), а потом упасть?..
Так рушились и мои иллюзии.
Рушились теперь уже вместе со всем тем, что на глазах падало и гибло под вражескими бомбами…
Над тем местом, где стоял дом, снова клубилась пыль. Рыжая, с черными зачесами, она все отдалялась, потому что эшелон угоняли со станции. Говорили, что это он привлек внимание фашистских бомбардировщиков.
Но едва состав угнали, как воздушный налет повторился.
Самолеты круто, один за другим, заходили на пикирование, потом еще и повторили этот свой черный круг… Станцийку било и разбрасывало по кускам, там и там взлетала в воздух земля и все, что было на ней. Над путями, строениями, деревьями вздыбилось пляшущее зарево. И…
Сколько минуло времени после того, как на моих глазах рухнул дом?
Час?.. Полтора?..
Не более!
А я стал свидетелем уже новой отталкивающе бессмысленной картины войны…
Там, где эшелон остановили, на дальних тупиковых путях вдруг загорелась цистерна. Пламя быстро перекинулось на вагоны, в которых везли лошадей.
Вагонов было три или четыре, и огонь охватил их все сразу. Почуяв беду, лошади осатанело бились друг о друга и о стены запертых снаружи пульманов.
Не забашмаченные, вагоны чуть приметно смещались то в одну, то в другую сторону, дощатые стенки их трещали и проламывались под ударами копыт. Кое-где из таких проломов торчали застрявшие в них лошадиные ноги.
