Солнце спокойно, с обидной неторопливостью сползало к горизонту, его стелющиеся лучи делали запыленную и задымленную степь похожей на сплошное свежее пожарище.
И даже не на свежее, а на совсем живое, дышащее, кем-то управляемое.
Впереди позиций и над озерами сгущалась пыльная чернота, сквозь нее струили красную зыбь косые наплывы заката, красное и черное сливалось, плавало и мерцающе искрилось, воздух плотнел от гари и прогорклого порохового смрада.
Все это незаметно и необъяснимо запечатлевалось в воображении, хотя конечно же совсем не до того было в те минуты и воображению, и сердцу, и глазу. Но видимое все же наслаивалось в памяти новыми и новыми картинами. Да так прочно, будто знало, что спустя годы должно будет вылиться в безыскусном рассказе, в дрожащей плоти слова, в царапающем горло вздохе по невозвратному и в задумчиво кинутом мимо собеседника взгляде…
Одной из наслоившихся таким образом картин были взрывы снарядов в воде: опадающие каскады успевали радужно расцвечиваться в закате и походили этой мелькающей пестротой своей на аритмичный танец каких-то диковинных существ. Василий пристально следил за взрывами, и все — был он уверен — тоже следили за ними, зная, что, как только танец этот прекратится или перекинется дальше, в тыл, немцы пойдут в атаку. И тогда жарче всего будет на узких межозерных перемычках. Немцы конечно же будут пытаться просачиваться по этим полоскам суши, а это значит, что от «максимов» здесь потребуется все, на что они способны.
Первый взвод больше всего пострадал от вчерашней бомбежки, выбыла из строя треть личного состава, вместе с командиром взвода, и Василий решил остаться на этом участке. К тому же, по приказу, он должен был, если понадобится, заменить командира батальона, а первый взвод ближе других находился к батальонному командному пункту.
Озера, ставшие звеньями оборонительной линии батальонов, служили добрую службу, но в другом близость воды была неприятна: она сильно сковывала батальон, нельзя было быстро сманеврировать или хотя бы сместиться при необходимости в сторону, особенно на случай контратаки. И еще вода досаждала тем, что при взрывах, когда снаряды рвались в озере справа или слева, вблизи пулеметных гнезд, на людей обрушивались сверху мощные фонтанные струи. Их падало порой столько, что земля не успевала впитать воду, и она лужами стояла на дне окопов и траншей.
По неглубокому, тоже наполненному водой ходу сообщения Василий торопливо перебежал в окоп Дубловича и не сразу понял, что с сержантом: уже чувствовался холод вечера, знобко тянуло с озер, вдобавок ко всему Дублович стоял почти по колено в воде, и был он без гимнастерки, в одной нательной сорочке. Сержант перехватил вопросительный взгляд ротного, слабо улыбнулся, показывая глазами на боковую стенку окопа, и Василий увидел защитные, во вмятинах и сбитостях, торцы пулеметных коробок. Сверху, предохраняя их от водяных струй, лежала вдвое сложенная гимнастерка. Рядом с коробками, полунаклонясь, как и Дублович, стоял второй номер — бровастый и широкоскулый красноармеец, скорее всего мордвин или чуваш.
