- Для порядка, - Стася почесала Беса за ухом. И решилась. – Извините.
- За что? – поинтересовался Радожский, как почудилось, с издевкой.
- За беспокойство. Я… не думала, что так получится. Честно. Скучно стало. Тоскливо… вот и решила прогуляться. А кто ж знал, что…
- Вот и мне интересно, кто знал, - протянул князь презадумчиво. А Ежи и говорить-то ничего не стал, кивнул лишь.
- Не бросать же мне их было! – Стася поглядела на купеческих дочек, что устроились тут же, при бочке, растянув кусок медвежьей шкуры. С другой стороны, видом всем показывая, что она не просто так, но дочь боярская, стояла Горыня.
И на Радожского не глядела.
Вот на всех глядела, а на него нет. Только хмурилась, когда голос слышала. А он этак весьма характерно не глядел на неё.
Ну как… прямо не глядел, а если вот не прямо и когда она отворачивалась, скажем, чтоб звездами полюбоваться или луной, или мало ли чего девица молодая во тьме ночной узрит, тогда глазом косил. Левым. Или правым. По обстоятельствам, в общем.
Главное, чтоб вовсе не скосил. А то мало того, что проклятый, так еще и косоглазый станется.
- Я больше не буду, - сказала Стася. – Наверное…
И вздохнули они одновременно: Ежи, Радожский и даже, кажется, свеи. Хотя им-то чего?
…ночной Китеж встречал огнями. Издали они казались единым целым, этаким рыжим маревом, которое дрожало и расплывалась, что над водою, что над землею. Марево это стирало белизну стен, размывало очертания домов и в воде отражалось. Стоило подойти ближе, и один огонь раскололся на множество иных, мелких, каждый из которых жил своей жизнью.
- Встречают, - тихо произнесла Горыня и вперед подалась, вглядываясь во тьму жадно, пристально. А потом вдруг отступила. – Я… можно у вас поживу?
Спросила и поглядела на Стасю жалобно.
- У меня?!
Нет, дом у Стаси большой, и места в нем хватит.
- Я… отец просто не поверит. Никогда-то мне не верил. А она… наследника носит. И что ей сделают? В тереме запрут, самое больше. Только её теремом не удержишь. И другим разом она что-то вновь да придумает.
- Я… - подал было голос Радожский, но осекся.
- Он и тебя не станет слушать, - покачала головой Горыня. – Он… он меня любит. И понимает, только… как её видит, так вовсе разума лишается. Нельзя мне домой. И… к тебе тоже нельзя. Слухи пойдут, а это… это лишнее.
Князь голову склонил. И вид у него сделался превиноватый.
- Если к государыне… но она никогда-то… и кто меня пустит? А то и вовсе… скажут, оговор… и куда мне?
