— Бред какой-то, — заявил Кен. — Он набрал Костин номер, но телефон оказался выключен. — Странно.
Кен уже начинал замерзать, поэтому, помявшись с минуту, вышел на Никольскую, нырнул поглубже в бобровый воротник своего кашемирового пальто и пошел очень быстро. Он не мог видеть, как огромный черный «Лендкрузер», припаркованный в Ветошном переулке у ГУМа, медленно тронулся с места, а вырулив на Никольскую, бешено рванул вперед, прямо на Кена, который как раз переходил дорогу. Алехин едва успел отпрыгнуть и прижаться к стене. Машина проехала несколько метров, замерла, потом резко развернулась, ослепив фарами. Кен стремглав бросился в узкий проход между домами, ведущий к площади Революции. Вокруг не было ни души.
Улица Красноармейская, метро «Аэропорт»
Было около половины двенадцатого. На последнем, девятом этаже кирпичного дома по улице Красноармейской горел свет. В этом знаменитом некогда доме Союза писателей СССР жил Фазиль Искандер, квартировали Лев Копелев и Владимир Войнович. В кухонные 70—80-е там бывали все — от Владимира Высоцкого и Виктора Ерофеева до живших по соседству Беллы Ахмадулиной с Борисом Мессерером. По вечерам входная дверь стояла открытой настежь, трехногая табуретка была воткнута в щель между косяком и дверью, чтобы та не хлопала на сквозняке. Люди заходили запросто с бутылками, закуской, свежим самиздатом или проблемами: «Опять не взяли рукопись», «Телефон на прослушку поставили. Щелкает», «Снова отказ» (на птичьем языке позднего Брежнева это означало отказ выпустить в Израиль).
Здесь ели лобио, сациви, пироги с зеленью, пили водку, курили ментоловый Salem из «Березки», слушали «голоса» или пели под гитару «Возьмемся за руки друзья, чтоб не пропасть поодиночке». Максим, как сыпис, то есть сын писателя, унаследовал гипердорогую, хотя и маленькую квартиру от своего отца — поэта-песенника, умершего в разгар очередного запоя. Жопис — то есть жена писателя и мать Максима, урожденная Шац-Кацнельбоген, — эмигрировала к сестре в Израиль и теперь жила в Хайфе. Шекспировед по профессии, она сначала работала посудомойкой, а теперь получала от страны предков крохотную пенсию.
В бывшей писательской квартире ничто не напоминало о буднях советской «прослойки». Белые холщовые диваны, белые стеллажи с альбомами модных фотографов, металлические трубки стульев и торшера, огромное зеркало в золоченой барочной раме, мэпплторповский снимок влажного мужского торса, высокие напольные подсвечники из серебра, мягкий пушистый ковер — элегантная до банальности меблировка, обычная для хорошо оплачиваемых эстетов от Москвы до Лос-Анджелеса.
