Зимняя коллекция смерти - Николай Феликсович Усков

Все события в книге вымышлены, герои — отчасти, совпадения — то случайны, то нет. Поэтому заранее приношу свои извинения царю Давиду, Владимиру Владимировичу и Людмиле Александровне Путиным, Доменико Дольче и Стефано Габбане, Роману Аркадьевичу Абрамовичу, Дарье Жуковой, Оттону Великому, Джорджо Армани, Бурхарду, герцогу Швабскому, Леониду Фридлянду и Леониду Струнину, Алене Долецкой, виконтессе Наталье Водяновой-Портман и виконту Джастину Портману, Дину и Дену Кейтенам, Сергею Колушеву, Ирине Хакамаде, Сьюзи Менкес, Анне Пьяджи, Ксении Собчак, Андрею Малахову, Владимиру Глынину, Лапо Элкану, Азии Ардженто, Пафу Дэдди, Руперту Эверетту, Виктории Бекхэм, Екатерине Стриженовой, Наде Сказке, Марине Кузьминой, Дане Борисовой, Жанне Фриске, Оксане Робски, Владу Лисовцу, Сергею Звереву и многим другим, кого задел, оболгал и выставил в худшем свете. Сделал я это ради денег и суетной славы. Вы меня, надеюсь, поймете.

Москва — деревня Спас — Париж — Мюнхен — Фрэмингэм (Массачусетс) — Мальдивы — Барселона — Милан — Шамони — Женева — Гамбург — Рим — Ашея Марина (Италия) — Милан — Москва,

2007–2008 гг.

«Нина лохушка» — было выведено синим фломастером над прожженной кнопкой вызова лифта.

Когда механические двери с судорогой закрылись, Кен стал рыться в кармане куртки, извлекая жеваные десятки. «Черт! У меня же где-то было пятьсот… Десять… Еще десять. Всего тридцатник. — Пальцы угодили в дырку, и, порывшись в истлевшей ткани, Кен извлек пыльную зажигалку Cricket с комком войлока в головке. — Может, вернуться?»

Дверь гулко хлопнула. Он оказался на пустынной ледяной улице. Алкоголь уже совсем отступил, и Кен почувствовал, что ободрал колени о ковролин. «Мама сказала бы «палас». Вечная гордость нищих — называть дешевое напольное покрытие гордым словом из быта «короля-солнца». — Прямо перед ним белым паром дышали гигантские раструбы ТЭЦ.

«Похоже, это Бескудниково». — Когда они ехали сюда, Кен то и дело проваливался в пьяный сон. «Копейка» виляла, фонари и желтые окна домов тускло заглядывали в грязные замерзшие стекла машины. Сквозь дрему Кен ощущал, как горячая ладонь массирует его бедро, обтянутое тонкой, не по сезону, хлопковой тканью «хаки».

Он всегда одевался не по сезону, но никогда не осознавал это с такой безнадежной ясностью, как теперь. Его первая серьезная любовь — поэтесса Алина с Патриарших — носила под узенькими джинсами триппер, который достался ей от переводчика «Слова о полку Игореве». В результате поиски жилья для секса не имели практического смысла. Кену оставались тихие переулки, укрытые снегом скамейки Патриков и роскошь подъездов на Садовом, где его закоченевшие пальцы оттаивали, повторяя одни и те же движения от бедер и крепеньких ягодиц поэтессы до ее маленькой аккуратной груди с толстыми сосками. Опять и опять. Прошло почти десять лет, а Кен так и не удосужился обзавестись ботинками на нормальной подошве, шапкой, шарфом и дубленкой. Никаких признаков солидной жизни старшего преподавателя исторического факультета МГУ.