Показательно, что З. Фрейд оказал влияние не только на методологию филологии, но и на сам процесс художественного творчества, на его со- держание. Фрейдизм, как заметил ещё в 1965 г. известный литературовед И. Анисимов, безраздельно властвовал в литературе на протяжении деся- тилетий. Ещё ранее, в 1960 г., американский драматург Артур Миллер на страницах «Литературной газеты» отмечал «как характерную черту после- военного американского театра чрезмерную увлечённость сексуальностью, атмосферу жестокости, романтизированной неврастении, трансформации внешних конфликтов в душевную борьбу одиночки; причём есть тенден- ция все разновидности конфликтов сводить к сексуальному». Или к инце- сту, добавим мы. Это подтверждается позднейшими спектаклями по пье- сам М. Уилсона, П. Гринуэя и др.
После «возвращения» наследия Фрейда в советскую Россию журнал
«Вопросы литературы» опубликовал неизвестные ранее фрагменты Фрей- да «Достоевский и отцеубийство», его высказывания о Шекспире, Гёте, Гофмане. При этом критики были вынуждены постоянно упрекать автора в том, что в его концепции художник и созданные им персонажи рассматри- ваются вне истории, социальной борьбы, конкретной действительности, духовной жизни эпохи и воспринимаются как выразители неизменных «природных», атавистических (прежде всего половых) инстинктов.
Таким образом, проблема психологизма художественного текста по- лучила в XX в. своё дальнейшее развитие.
Три концепции изучения художественной словесности, развивавшиеся на рубеже XIX–XX веков — культурно-историческая школа (А.Н. Пыпин), историческая поэтика (А.Н. Веселовский), психологическая (А.А. Потебня) — стали лидирующими и дополняющими друг друга, что обеспечивало многогранность поисков в отечественном литературоведе- нии. Как справедливо указывала Л.В. Чернец, А.А. Потебня гораздо боль- ше тяготел к теоретической поэтике, в связи с исследованием процессов творчества и восприятия (понимания) произведений (загадочная психоло- гическая тема, на которую сознательно наложил табу Веселовский). В ис- торической ретроспективе особенно очевидно различие методов «Истори- ческой поэтики» Веселовского и психологической школы Потебни. «В це- лом интересы Потебни в его работах, посвящённых поэзии, лежали в дру- гой плоскости, чем у Веселовского. Используя выражение последнего, можно сказать, что Потебню более волновал Петрарка, чем петраркизм. Вероятно, он согласился бы со словами А. Блока: «…В истинных поэтах, из которых и слагается поэтическая плеяда данной эпохи, подражательность и влияния всегда пересиливаются личным творчеством, которое и занима- ет первое место». Вместе с тем им обоим — и Потебне, и Веселовскому — было свойственно чувство историзма, которое утверждало культурно- историческая школа. Л.В. Чернец, ссылаясь на юбилейную, посвящённую Потебне, статью Горнфельда 1921 года, подчёркивала истинность сближе- ния харьковского профессора с петербургским академиком Веселовским, что было убедительным вследствие соизмеримости их вклада в развитие научной методологии: «Настоящие историки литературы и языка почув- ствовали к концу своей деятельности необходимость создания теоретиче- ской науки о поэзии. В частности, менее чем кто-либо склонны были стро- ить целокупные курсы поэтики её русские создатели — Потебня и Веселов- ский. Настоящие пролагатели путей, они и для себя, и для других нужда- лись не в исчерпывающем освещении всех фактов подлежащей области, но исключительно в создании средств для этого освещения, в создании мето- да. Методы, а не догматы, пути, а не результаты, воспитание мысли, а не снабжение готовыми обобщениями, доводы, а не выводы, — таков общий характер их деятельности».
