Последнее положение — о действии в эпосе без судьбы — комментируется Шеллингом таким образом: «В действовании, взятом в его по-себе-бытии как абсолютном тождестве, нет судьбы», то есть судьбы как предопределённости, тогда как «стечение обстоятельств» в эпосе, конечно, раскрывается. Как известно, слово «судьба» имеет несколько значений, в том числе — доля, участь (Мойра в античной мифологии — доля, которую каждый человек получает при рождении, и герои эпоса ей не сопротивляются). В эпосе действительно нет такого «раздора» между свободой и необходимостью, как в лирике (хотя в эпических произведениях Нового времени мы встречаем лирические монологи героев, посвящённые именно этой коллизии). Кроме того, основная черта эпоса, говорит Шеллинг, в неразличимости в отношении времени: в эпосе «все существует, становится и меняется», но сам поэт остаётся спокойным и парит над предметом своего изображения. Иное — в лирике, где непосредственно воплощены сейчас переживаемые чувства или воспоминания о прошлом.
В эпосе, подчёркивает Шеллинг, большую роль играет случайность как выражение его бесконечности и абсолютности. «В эпосе все находит себе место — самое великое и самое малое, самое незначительное и самое значительное. Благодаря этому возникает впечатление устойчивости, и картина тождества всех вещей в абсолютном гораздо более совершенна, чем в обыденных явлениях. Всё, что относится к этой повседневности: са- мые незначительные на первый взгляд действования, еды, питья, встава- ния, отхода ко сну и одевания, — всё описывается с надлежащей обстоя- тельностью, как и любой иной предмет». Шеллинг даёт характеристику эпическому поэту: «Поэт должен отдаться настоящему без душевного раз- двоения, без воспоминаний о прошедшем и без забегания в будущее; ему некуда спешить, так как и в движении он пребывает в покое, предоставляя движение лишь предмету… Поэт царит надо всем как высшее, недоступ-ное чувству существо. Только в пределах того круга событий, которые описываются в его художественном произведении, одно событие толкает и вытесняет другое, одна страсть — другую; сам он никогда не входит в этот круг и благодаря этому становится богом и совершеннейшим образом бо- жественной природы. Его ничто не теснит, он предоставляет всему спо- койно совершаться, он не предупреждает хода событий, ибо сам ими не за- хвачен, он спокойно взирает на всё с высоты, ибо ничто из происходящего его не поглощает. Он сам ничего не переживает в связи с изображаемым предметом, который поэтому может быть возвышеннейшим и низменней- шим, самым необыкновенным и самым обыденным, трагическим и коми- ческим, без того, чтобы сам поэт от этого становился высоким или низ- менным, трагическим или комическим».
