«отличие этой формы от обыденной речи состоит уже не в том, что она подчиняется известным поэтическим законам, а, скорее, в том, что дости- гаемый расстановкой слов ритм точно соответствует эмоциональной окраске этих слов и мыслей». Семантическая значимость стиха определя- ется значимостью ритма. Слово в стихе динамизировано, выдвинуто, а ре- чевые процессы последовательны. Факторами ритма формалисты считали метр, динамику, темп, звуковую артикуляцию, мелодию, текст.
Марксисты дали формальной школе широкий отпор, подвергнув со- крушительной критике все основные пункты её теории. Они показали, что определение искусства как игры приёмами, позаимствованное у Канта, вы- травляет из искусства главное его идейное наполнение, его социальную устремлённость. Для марксистов утверждение независимости литературы от жизни, «внеположности» её сознанию представляет собой идеалистиче- скую фикцию; для них выхолащивание социальной направленности твор- чества, производимое формалистами, есть не что иное, как классово направленное извращение его реальных обусловленностей. Марксисты считали, что теория литературного наследования «не от отца к сыну, а от дяди к племяннику» безмерно упрощает диалектику исторического про- цесса, подвергая забвению борьбу классов на литературном фронте. Не бо- лее удовлетворительны для них и теории Тынянова, трактующего «литера- турную эволюцию» всё в том же плане «усложнения форм», их расцвета и автоматизации («Архаисты и новаторы»).
Под натиском марксистов формальная школа начала своё отступле- ние, которое очень скоро закончилось отходом от своих позиций одной ча- сти учёных и попытками другой закрепиться на компромиссных, несколь- ко «социологизированных» позициях. С 1924–1925 гг. начинается распад школы. Именно в этот период от неё отошли её «попутчики», усомнивши- еся в основоположности принципов «остранения» и «автоматизации».
Необходимо особо подчеркнуть, что формальная школа марксистами не отрицалась безоговорочно. Лев Троцкий, несмотря на бранные эпитеты, ценил её близость к футуризму, в котором он видел революционное искус- ство, и говорил, что известная часть изыскательской работы формалистов вполне полезна, а вывод его, что приёмы формального анализа необходи- мы, но недостаточны, не расходится с генеральной линией научного поис- ка.
Русский формализм уже в 1920-е — 30-е гг. стал известен на Западе. Он пропагандировался чешской структуралистской школой лингвистов и литературоведов. В середине 1940-х гг. появились выступления и в амери- канской научной прессе. Высокую оценку этому направлению дали Р. Уэллек и О. Уоррен в своей «Теории литературы» (Нью-Йорк, 1942). С той поры поток публикаций о русском формализме нарастал и при жела- нии с ними можно ознакомиться4.
