Показался большой голубой МАЗ, Анна подняла обе руки, зная, что в такой кабине трое просторно уместятся, а шофер сидел один. Машина притормозила.
— Ну вот… — облегченно вздохнула бабка Кислениха.
Мордастый шофер в белой майке крикнул:
— Чего тебе, тетка?
— Поранилась вот… Довезите до Костромы… Заплачу…
— Поранилась?.. Э-э, нет. Возьми, а потом мороки с тобой не оберешься. Жди автобуса. — Дал газ, поехал.
С минуту молчали и Кислениха, и Анна, ошеломленные, не находя слов.
— Баба Агафья, а баба Агафья, будь добра, принеси попить… страсть как хочется.
— Сей момент, дочка, я не от себя… Я от Козловых тебе принесу… А ты лови, лови, может, хоть один найдется с совестью, возьмет тебя… Ах, поганцы, поганцы! — удаляясь, кричала бабка Кислениха.
Какое-то время дорога пустовала, и опять резво бежали машины.
Порой Анне казалось: где-то там, за лесистым увалом, машины сильно-сильно разгоняли и запускали их… и они, грохоча, пыля, чадя дымком, неслись, летели со свистом вперед, вперед, не в силах остановиться, и шоферы хотели бы, но не могли совладать с ними, и уже не шоферы управляли машинами, а машины шоферами. Куда они бежали? Зачем так торопились? Что везли? Куда везли? Этого она не знала…
«Голосовала». Мог бы взять «Москвич» с красным крестом на боку, но как угорелый пронесся мимо. Пустой ЗИЛ тоже бы ей подошел, однако шофер не поленился, показал, что сворачивает налево. Она проводила его взглядом, за околицей деревни действительно был поворот на турбазу, но ЗИЛ спокойно покатил прямо. Прямо… «Зачем же он соврал? Зачем? Ведь я его не осудила: не взял — и не взял».
Уставшая от машин, которые ее не брали, как будто сговорились, уставшая от полной своей неопределенности и беспокойности, она в какой-то миг подумала: «А если бы мой Генка сейчас ехал и у дороги стояла не я, а стояла с раненой рукой другая женщина, на другой дороге, стояла тихая деревенская женщина и махала ему остановиться, остановился бы он, взял бы он ее или не взял?.. Взял ли, может, тоже проехал мимо?..» Она не знала. Она не могла ответить на свой же вопрос…
Облизала сухие губы, ладонью провела по лицу.
— Все стоишь? — участливый голос Кисленихи.
— Стою, бабушка.
— На вот, девонька, попей водицы. Попей, и будем вместе останавливать машины… Я им вот этой клюкой все стекла расколочу! Или у шоферов — лихачей глаз нет? Или живое материнское сердце заменили моторным? Ах, поганцы! — Щеки бабки горели от гнева. Она приняла от Анны пустую кружку, сунула в большой карман передника и шагнула с клюкой на самую середку дороги и стала там твердо: или останавливайся, или — дави! Вот что выражала ее фигура.
