Тропинка к дому | страница 40



Анна, наблюдая из окошка веранды, как споро наполняется чисто-синей дождевой водой бочка, слушая, как в одном могучем порыве шумят потоки разгульного июньского или июльского дождя, чувствовала себя легко, празднично-обновленной, как чувствовала себя земля. И — не зевала. Как только бочки наливались доверху, как только вода через край начинала стекать по красно-коричневым их бокам, живо обувала Ефимовы сапоги, накидывала на себя Ефимов пастушеский плащ и выскакивала на улицу с ведрами. Наполняла ведра и — зачем же даровой чистой небесной воде литься зазря? — переводила оба желоба в один общий желоб, протянутый и нацеленный в прудок. Прудок невелик, как раз перед самым домом. Однажды Коля, проходивший от училища практику в своем совхозе, прикатил на, бульдозере и в течение каких-то двух-трех часов соорудил прудок. Похвалился: «Как — сила, мама! Нынче техника умеет все!» Прудок налили дождевой водой — и прижился. Даже караси, к ее удивлению, не переводятся в нем.

Чаша прудка по краям обметана молодым вишенником, крыжовником и черемушником. Радует глаз этот густо-зеленый уголок.

Дождевой водой Анна с детства любила мыть волосы. Они становились мягко-шелковистыми, пышными, рассыпались. Так и хотелось трогать их рукой.

Сейчас обе бочки выпарены солнцем досуха, накалены — рукой не дотронуться. А темно-зеленое зеркальце пруда в тени. К пруду ступеньки и мосточек улажены, удобно заходить, черпать ведрами воду и носить на огороды. Хватает воды на полив. Только не ленись.

Анна по тропинке прошла мимо пруда и дома к баньке, над крышей которой свешивались ветки черемухи. Тут была тень и мягкая желанная прохлада.

Если бы в эту минуту кто-нибудь видел Анну Мукасееву, то по глазам, по их выражению понял бы, что и сам дом и каждая вещь в доме и во дворе, и каждое растение в огороде, и прудок — все это в родстве с нею, прошло через ее сердце и потому бесконечно дорого и близко ей. Она уже давно научилась ценить каждый прожитый день: летний ли он — с горячим солнцем, осенний ли — с низким хмурым небом и навесным мелким дождиком, зимний ли — с колючим, цепко хватающим лицо и руки морозом, весенний ли — широкий, с голосистыми ручьями и синими лужами, — каждый принимала, в каждом находила себя. Жизнь она понимала просто, по-крестьянски здраво: это всегда работа, до того самого часа, пока не сложишь руки на груди; всегда какое-то большое дело и рядом с ним десятки малых (с одним управишься — другое тут же выскочит); жизнь — это дети, сначала роди их, потом поднимай, пестуй, дели свое сердце (добро бы на радости — так нет же!) еще и на их горести, на их заботы, печали. Жизнь — это ты и другие люди. Заслужи их доверие, уважение. Без этого, так она считала, нельзя жить ни в деревне, ни в городе.