Закрайком леска быстро вышли к речке Сендеге. Разулись. Умылись. Из клокотавшей, сбивавшей пузыри и пену речки на перекате выглядывали камни, густо обсыпанные крупной росой, она горела на солнце золотисто, посвечивала зелеными и синими искрами. И вверху и внизу, опушенная лозняками, курилась зыбким, легким парком речка. Ногой нащупывая каменистое дно, обжигаясь студеной водой (Анна и охала, и вскрикивала, пуще всего боясь наступить на рыбину, а рыбы было много: светлыми стрелами понеслись против течения вспугнутые сороги, мерно пошевеливали огнистыми плавниками окуни подле камней), перебрели Сендегу.
Обули резиновые сапоги. Теперь им предстояло идти вверх по течению рыбацкой тропой.
Ефимко взял косы в правую руку и первым шагнул в заросли. До войны тут была торная рыбацкая тропа, теперь все дико заросло: лозняком, крапивой, дягильником, иван-чаем, кустами черной смородины; стволы одиноких ольх перевиты бело-зелеными шнурами хмеля, лист у него широкий, висячий. Через несколько минут Мукасеевы выкупались в росе с ног до головы. Но это их нисколечко не тревожило: высушит солнце.
Неожиданно Ефим остановился, кивком головы дал понять жене: тихо, глянь вперед. Она поняла, молча высунулась из-за его спины: поперек тропы стояла крупная серая, с длинными белесыми ногами лосиха; к вымени матери припали и шустро поталкивали ее два рыжунчика. Славно это у них получалось. Лосята сосали молоко, полностью доверив сейчас себя матери.
Ни Ефимке, ни Анне, умиленным неожиданной и трогательной в своей беззащитности картинкой природы, не хотелось порушить покой этой счастливой семейки. Стояли. Глядели не дыша…
Лосиха встревоженно навострила уши в их сторону, всхрапнула, резко дернулась — затрещали кусты. Напролом ломилась. Лосята, ничуть не обиженные на мать за то, что она так бесцеремонно прервала их завтрак, скакнули вслед за нею…
Анна и Ефим вышли из зарослей и остановились перед поемным лугом. Просторным. Копыто — так он назывался. И действительно похож был на громадное конское копыто. Только их кусочек луга — откуда они вышли — был в тени, которую накидывал откос. А все остальное Копыто просвечивалось солнцем. Саженей на сто напрямик. Сендега тут делала огромный полукруг, а потом выпрямлялась. Глаз нельзя было отвести от разнотравья, от дивного многоцветья: зеленое и белое, малиновое и желтое, синее и коричневое — все переплелось и кипело. Луг горел от росы, трепетал от живых красок.
