— Кому адресовано письмо? — спросил он, меняя тему, проезжая еще один предательский поворот.
Корвина посмотрела на конверт, прежде чем выглянуть в окно на темнеющее небо.
— Моей маме.
Она почувствовала, как он бросил на нее взгляд, который она не могла расшифровать.
— В твоем досье стоит прочерк на родителях. Обычно это означает, что они мертвы.
Корвина удивленно подняла глаза.
— Ты читал мое досье?
Он пожал плечами.
— Я же сказал, что нахожу тебя необычной. Итак, что насчет письма твоей матери, если ее нет?
Корвина почувствовала, как у нее перехватило горло, пальцы сжались, когда она задумалась, может ли она сказать ему, должна ли сказать ему. Она всегда была одинока в своей жизни, никогда по-настоящему не доверяла никому по собственному выбору. Она привыкла к этому. Но по какой-то причине она хотела довериться ему и хотела, чтобы он хранил ее секреты в безопасности. В конце концов, она ничего не знала об этом мужчине, кроме того, что он играл самую красивую музыку, которую она когда-либо слышала, он был очень умен, и целовал ее, словно она была чем-то, что можно лелеять и чем можно восхищаться.
— Если я скажу тебе, — она проглотила комок в горле, — Это останется между нами?
Он молчал, пока они проезжали очередной поворот, прежде чем бросил на нее взгляд.
— Все, о чем мы говорим, остается, между нами.
Подсознательный обмен сообщениями под его словами заставил ее остановиться — когда они одни, все, о чем они говорили, указывало на что-то большее. Она не понимала, было ли это на самом деле или она слишком много в это вкладывала. Но она заметила, что он был осторожен в своих словах. Он не лгал ей открыто, и ее инстинкты кричали, чтобы она сдалась.
— Моя мать жива, но недоступна, — сказала она ему, проведя кончиком пальца по конверту. — Она в психиатрическом институте.
Она почувствовала, как он украдкой бросил на нее еще один взгляд.
— Почему?
Корвина моргнула, не желая признаваться во всем прямо сейчас. Но и лгать ему она тоже не хотела.
— Она не в состоянии жить одна. Она нуждается в постоянном наблюдении, — она сказала ему половину правды.
Прошла минута молчания, прежде чем он тихо спросил:
— Она когда-нибудь причиняла тебе боль?
— Нет! — Корвина подняла глаза, яростно отрицая даже мысль об этом. — О боже, никогда. Мама скорее покончила бы с собой, чем причинила бы мне вред. Она даже пыталась это сделать.
— Как долго она в институте?
Корвина закрыла глаза.
— Три года и восемь месяцев.
