— Когда ты впервые рассказала о Лав. Это было в больнице. Шесть лет назад, любимая. Шесть лет уже прошло.
— Шесть… — неосознанно повторяет. — А лечишься до сих пор?
— Ну, тогда было не до… не до чего. А теперь стало… — я запинаюсь, чтобы не сболтнуть лишнего.
— Стало? Что? — шепчет, а в глазах ужас.
— Ничего не стало, Ева. Ничего серьёзного, пожалуйста, поверь и не плачь. Никакой опасности нет, только профилактика! Неужели ты думаешь, я настолько безответственный? У меня четверо детей и ты! Самое главное, ты! — обнимаю, загребая обеими руками, прижимая к груди!
— Любимая! Моя Е-е-ева!
Но её уже не остановить:
— Господи, господи! Какая же я дура! Зачем? Зачем только сказала тебе? А главное, как!
Ева на грани истерики, а я, продолжая успокаивать её своими поглаживаниями, рублю правду:
— Правильно сказала, правильно. И именно так: без подготовки и без снисхождения. Чтобы прочувствовал.
Ева плачет в свои ладони, с чувством покачивая головой, словно отрицает каждое моё слово.
— Всё ты верно сделала, Ева. Всё верно. И нет ни в чём твоей вины, это моё сердце не выдержало, оплакивая моего ребёнка и твою боль. Но как бы плохо мне ни было, я никогда не познаю всей глубины до конца…
Запинаюсь, потому что эмоции заморозили слова и мысли, остались только рваные клочки:
— Всей бесконечной боли, выпавшей на твои не такие и сильные плечи. Удар за ударом, и самый страшный — мой эгоизм и моё отсутствие. Я просил у тебя прощения, но не хочу, чтобы ты прощала.
Поцелуи. Десятки лихорадочных, торопливых, искренне жаждущих моей жизни бабочек облепляют мое лицо.
— Ева, любимая моя, я все держу под контролем, опасности нет! — стараюсь успокоить. — Это всего лишь профилактика…
Но она уже душит меня объятиями, всхлипывая где-то около уха:
— Без тебя нет Опиума… нет его. Ты и земля, и солнце, и воздух, и вода…
Мои веки опускаются сами. Это самое ценное, самое важное, самое искреннее признание в любви, какие я слышал в своей жизни.
— А без Опиума нет меня: ты мое вдохновение, вкус жизни, искры радости. В тебе моё счастье…
— Берги себя, пожалуйста, береги, — просит со слезами.
Затем, отдышавшись, рассказывает:
— Однажды в Costco я видела женщину, которая очень внимательно тебя разглядывала. И мне было больно. Она смотрела не только на тебя, но и на меня, и на детей. Но больше всех её, конечно же, интересовал ты. В её взгляде было немножко восхищения, но больше боли. В её глазах я увидела зависть. Да, она завидовала мне.
