— Ну так вот, я забыла ланч.
Моё сердце сжимается, как лимон в ожидании соковыжималки.
— Голодала, помню, выгребала из карманов крошки позапрошлогоднего печенья…
Смотрит в глаза, сощурившись. Изучает мою физиономию. Реакции мои исследует, а я — глыба, ни единой мышцей себя не выдам.
— Я думала, что это ты вышвырнул мой ланчбокс. Дома ещё.
Евин взгляд — это не просто взгляд. Иногда мне кажется, что она хватает меня им за горло.
— Так и было, — сознаюсь.
— Сволочь!
— Точно. С этим сложно не согласиться.
Ну а как иначе? Да, помню, да, стыдно. Сейчас сам бы руки себе оторвал.
— Помнишь, дети же не могли едой делиться. Это было запрещено из-за аллергий или ещё какой-то фигни. Так что, мне было тяжко… — сообщает, вглядываясь своими шоколадинами.
Чёрт, до чего же я люблю её глаза! Сам не понимаю, как и почему эти блестящие тёмно-коричневые радужки имеют на меня такое мощное воздействие. Я ощущаю сентиментальность… Щемящее в груди чувство, желание принадлежать и владеть безраздельно. Такое умеет творить со мной только Ева.
— Потом нашла в своём рюкзаке два мандарина.
Чёрт.
— Больших таких, сочных, с синими наклейками. Знаешь, — вынимает из моих рук очищенную дольку, бросает в рот и, жуя, продолжает, — никогда ещё мандарины не были настолько вкусными, как в тот дурацкий день.
И снова пронзительный шоколадный взгляд.
— Ну, Ева… когда человек голоден, всё кажется вкусным.
— Да-да, возможно, — соглашается. — Интересно только, откуда они взялись?
— Поклонник подбросил?
— В девять лет? Поклонник?
— Ну, а почему нет? Ты всегда была симпатичной!
— Симпатичной? Серьёзно? — щурится. — А почему дома у нас были такие же точно мандарины с синими наклейками?
— Потому что все покупали их в Костко!
— Ну да, ну да. А потом ещё каким-то чудом в кармане моей куртки нашлись сырные палочки. Точь в точь такие же, как те, что лежали дома в холодильнике в картонной коробке.
Моё лицо вытягивается против моей воли. Идиотская предательская улыбка сражается с выдержкой и явно одерживает победу. Представляю, как нелепо всё это выглядит со стороны.
Ева кивает головой, оторвав, наконец, от меня свои зондирующие глаза, словно чувствуя мою потребность вдохнуть спокойно. Не понимаю сам, почему меня так задевают её воспоминания. Именно сейчас.
— Заботился? — снова глаза в глаза — дала немного передохнуть и хватит. — Она такая… живая, трепетная, эта твоя забота.
Забота, пробивающая свои первые ростки сквозь беспросветную дурь и глупость.
