Таня отвернулась от окна и перевела взгляд на сослуживцев. В противоположном углу комнаты низко склонился над газетой Гриша Добкин, сутулый, долговязый, застенчивый и чрезвычайно близорукий холостяк сорока пяти лет от роду; ближе к двери, на равном расстоянии от Тани и Гриши, флегматичный толстяк Юшин чинил чей-то настольный вентилятор, фальшиво напевая популярный мотив из кинофильма «Семнадцать мгновений весны», а остальные четверо трудились на овощной базе, где осенью каждый сотрудник их лаборатории должен был отработать не менее пятнадцати смен, если, конечно, не полностью утратил стыд и совесть. Сама Таня, прямо скажем, занималась складированием, переборкой и расфасовкой сельскохозяйственной продукции без малейшего энтузиазма, но понимала, что это нужно, и шла туда без уговоров, а Юшин считал физический труд ниже своего достоинства, симулировал радикулит и, страхуясь от нападок въедливого Тананаева, запасся медицинской справкой, запрещавшей поднимать любые грузы тяжелее авторучки. Именно поэтому Таня смерила Юшина презрительным взглядом, вложив в него всю ненависть, на какую была способна, и тотчас отвела глаза, чтобы окончательно не испортить и без того сумрачное настроение.
Она провела на базе две субботы и два воскресенья подряд, была там вчера и собиралась пойти завтра вечером, имея на то достаточно вескую причину: за выход в вечернюю смену полагался один отгул, а за труд в нерабочие дни — два отгула, благодаря чему у нее появлялась возможность наряду с летним отпуском отдохнуть три-четыре недели зимой или весной, а ради этого, по ее мнению, стоило мерзнуть в сырых подвалах овощехранилища, мокнуть под дождем на разгрузке вагонов, портить себе руки и даже нервы. Ведь подчас там бывало всякое. Вчера, например, попалась на редкость отвратная кладовщица — наглая и жирная бабища, которая ругалась не хуже биндюжника, а в обеденный перерыв нарочно закрыла на ключ решетчатую дверь, заставив их сидеть взаперти, точно арестантов. Зато в январе Таня провела школьные каникулы с дочкой Иринкой в Рузе, вдоволь покаталась на лыжах и напропалую повеселилась в Доме творчества театральных деятелей, а Майские праздники и еще неделю после их окончания она пробыла в Сочи, рядом с Гурамом… Господи, когда это имя перестанет неотвязно преследовать ее?
Таня непроизвольно тряхнула головой, а затем достала из сумки пачку сигарет «Ява» в мягкой упаковке, коробок спичек и вышла покурить. В полутемном и тесноватом коридорчике она присела на краешек стула, закурила и огляделась по сторонам, тщетно пытаясь отвлечься от воспоминаний. Рядом с дверью висел ярко-красный огнетушитель, а вплотную к нему — поясной портрет Дмитрия Ивановича Менделеева, в 1904 году гравированный академиком М. В. Рундальцовым по фотографии Ф. И. Блумбаха. Когда-то он наверняка был замечательным произведением искусства и, судя по всему, занимал достойное место, но за три четверти века массивная рама покоробилась и перекосилась, а картон немилосердно изгадили мухи, отчего поверхность портрета стала янтарно-желтой и рыхлой. Немного правее изображения автора периодической системы элементов на стену наклеили донельзя аляповатый плакат, призывающий всех трудящихся страховать принадлежащие им автомашины, мотоциклы, аэросани, катера и яхты, а под плакатом в качестве подставки для пепельницы установили колченогий однотумбовый стол, покрытый некогда зеленым, а теперь порыжевшим от времени и испещренным чернильными кляксами сукном. Других сколько-нибудь заслуживающих внимания предметов в коридорчике не водилось.
