На четвертый день был оглашен приговор. Мордасов (за нанесение Николаеву тяжких телесных повреждений) и Ловчиков (за злостное хулиганство) были осуждены к лишению свободы сроком соответственно на три и на два года условно, с направлением их на стройки народного хозяйства, а двое других (за хулиганство) — к одному году условно, с передачей их для перевоспитания и исправления организациям, направившим в суд надлежащим образом оформленные ходатайства. Оба загипсованных кавалера девицы в дубленке были по суду оправданы: ни хулиганства, ни других противоправных проступков они в ту ночь якобы не допустили.
Примерно с недельку в городе так и сяк обсуждались эти события, а потом, как водится, все заглохло. Лишь завсегдатаи зимнего стадиона время от времени огорченно цокали языками, с сожалением вспоминая «героев» новогодней ночи. «Вот были ребята — орлы! Не то что те слабаки, которых тренер нынче на лед выпускает!»
А Николаев только в мае выписался из больницы, еще около двух месяцев провел дома и лишь в середине июля пришел в трест, на прием к Дмитрию Константиновичу. Секретарша Люся не узнала его. Полуседой и осунувшийся, он криво улыбнулся, мельком показав пластмассовые зубы, вставленные взамен выбитых, и, не задерживаясь, шагнул мимо нее, к управляющему. Пробыл он у Воронина недолго. Дмитрий Константинович часто навещал его в больнице и дома, так что разговор в кабинете управляющего шел только о деле. Николаев получил инвалидность и не мог оставаться на прежней должности. Он потерял память, частично оглох и периодически испытывал сильнейшие головные боли. Врачи, правда, надеялись, что его состояние несколько улучшится. А как и когда — затруднялись сказать. Поэтому Дмитрий Константинович предложил ему должность старшего инженера в техническом отделе треста. Поскольку другого выхода у него не было, Николаев согласился и приступил к работе, потеряв в заработке почти половину против того, что получал раньше.
Уж кто-кто, а Громобоев лучше других знал, что порученная Николаеву работа сводилась к составлению всякого рода планов и мероприятий по экономической учебе и повышению деловой квалификации инженерно-технических работников и служащих как самого треста, так и подведомственных ему организаций. Правда, до того пребывавший на этой синекуре пенсионер, сверх меры педантичный старикан из отставных подполковников, по собственной инициативе каллиграфическим почерком выписывал свидетельства и даже дипломы об окончании тех или иных курсов повышения квалификации, по простоте душевной полагая, что тем самым дополнительно стимулирует учебу кадров, но Громобоев, проявляя заботу о здоровье Николаева, сразу же довел до его сведения, что в этом нет необходимости. Пусть Николаев раз в году плотно посидит над своим разделом комплексного плана экономического и социального развития треста, где речь идет о переподготовке всех категорий трудящихся, а в остальное время ограничится тем, что будет вести текущую переписку. Казалось бы, что в этом обременительного? Так нет, Николаев, как нарочно, умудрялся за бывать самое неотложное, с опозданием и неаккуратно исполнял простейшие поручения и вдобавок без конца терял входящие письма. Словом, он, Громобоев, хлебнул с ним горя, но, догадываясь о душевном состоянии Николаева, никогда и ни в чем не упрекнул его. Да-да, никогда и ни в чем! Что он, черствый человек с камнем вместо сердца? Разве он не способен мысленно поставить себя на место человека, чье счастье в один миг провалилось в тартарары? Хотя счастье — это понятие растяжимое, каждый представляет его по-своему. Одному для полного счастья с лихвой достаточно теплых шлепанцев и мягкого кресла у телевизора, а другому и свет не мил, если он, скажем, не вскарабкался на Эльбрус или Эверест. В этом отношении он, Ярополк Семенович Громобоев, занимает некое промежуточное положение, любя свою работу ничуть не меньше домашнего уюта и семейных радостей, однако это не мешает ему понимать других, в том числе и Николаева. Ведь любой человек счастлив только при том условии, если он, как бы круто ни менялся его общественный и материальный статут, сохранил способность оставаться самим собой. А Николаев не мог сохранить, потому что у него отняли не оклад и не должность начальника управления, а самую возможность заниматься делом, которому он посвятил свою жизнь и в котором проявился и окреп его талант, причем отняли по-бандитски, саданув жердью по голове. Попробуй-ка останься после этого самим собой. Не приведи господь! Может быть, в обозримом будущем и наступит такой день, когда Николаев смирится со своей участью, а до тех пор, следуя примеру Воронина, сослуживцы обязаны относиться к нему с повышенным тактом, уважительно и бережно.
