Таня ожидала, что Лева, как это часто бывало, выговорится и затихнет, но, вопреки ее предположениям, он закусил удила, гневно ощерился и перешел на визг. Хватит, все ему давным-давно стало поперек горла! — выкрикивал Тананаев, вперив поистине испепеляющий взгляд в испуганно съежившегося Добкина. Мало того, что он работает один за всех, так над ним еще издеваться вздумали? Этот номер не пройдет, он этого так не оставит! Расплодили бездельников, коим несть числа, во всем им потакают, а его, трудящегося человека, зажимают и держат в черном теле! И все это — следствие гнусных проделок Шкапина!
— Лева, сейчас же прекрати! — потребовала Таня.
— Ну, погоди! Он у меня дождется! Он у меня допросится! — разъяренный Тананаев вскочил на ноги и пулей умчался на первый этаж.
Хотя Таня воспринимала выходки Тананаева с омерзением, она не могла не признать, что в чем-то он отчасти, с некоторой натяжкой, но все-таки прав. Непомерная расхлябанность Добкина чуть ли не вошла в поговорку, и, как бы крепко ему за нее ни доставалось, он не менялся ни на йоту. Однако, восхваляя себя как труженика, Лева изрядно перебарщивал: он действительно выполнял столько же работы, сколько Таня и Добкин, вместе взятые, но объяснялось это не тем, что он трудился с энтузиазмом, а лишь его неуемной жаждой всеми правдами и неправдами показать, что именно он, Тананаев, — самый знающий, усердный и незаменимый. К Таниному удивлению, в министерстве находились-таки наивные чудаки, которые верили в это.
Несколько минут укрывшийся за газетой Добкин приходил в себя, а затем, гордо выпрямив спину, спросил у Тани:
— Как вам нг’авится этот подзабог’ный хам?
— Гриша, почему вы молчаливо терпите издевательства Левки?
— Тег’плю? — с усмешкой переспросил Добкин. — Я его в упог не вижу! Он не человек, а жалкая маг’ионетка, котог’ую дег’гают за ниточки безкультуг’ие и пг’едг’ассудки сг’еды мещан. Повег’ьте, Таня, я выше его.
Таня внимательно посмотрела на Добкина.
— Ненамного, но все-таки выше. — Добкин смутился и отвел глаза. — Между пг’очим, это помогает мне сдег’живаться, а остальное я г’ешаю с помощью вообг’ажения.
— Каким образом? — уточнила Таня.
— Пг’ивяжется ко мне Тананаев, а я тотчас пг’едставляю себе, как он лежит в мог’ге — голый, на дег’евянном столе, покг’ытом оцинкованным железом.
— Гриша, сейчас же прекратите пугать меня! — оборвала его Таня и после короткой паузы добавила: — Нечто подобное я, кажется, где-то читала.
