— Что ж, хорошо, и на том спасибо.
Пирогов направился к двери, явно расстроенный. Он даже подволакивал ногу сильнее, чем обычно.
— Не думаю, что у вас есть повод обвинить фрау Сэтерлэнд в жестокосердии, особенно после того, как ради ваших друзей поработали не только она сама, но и двое ее детей, я, адъютант ее супруга, и еще сам рейхсфюрер.
— Простите.
Пирогов быстро вышел и закрыл дверь.
— Зачем ты так резко? — спросила Маренн. — Ты явно его обескуражил.
— А как надо? — Раух пожал плечами. — Это же бесконечная история. Тебе ранеными заниматься некогда, ты занимаешься только ими. Просьбы просто не кончаются. И ладно еще отвезти собаку в сторожку, это и я могу сделать. Но отправить тебя совершенно бестрепетно в лапы вооруженных большевиков — это просто наглость. И ему прекрасно известно, что они вооружены. Он же был с нами, когда нас обстреляли у машины. Какой христианин. Наших спасите, а что будет с вами самими — это десятое дело. Наши все добрые. А ваши — злые. И это после того, как эти самые наши «злые» практически спасли от уничтожения две или три сотни людей в этих деревнях в округе. После того, как Джил не спала ночь, супруга рейхсфюрера — супруга рейхсфюрера! — с больной дочерью старалась помочь и нервничала. Штефан чуть не попал под арест, а Зепп Дитрих, командир боевой бригады, вынужден был вызывать рейхсфюрера с совещания. А этого всего мало. Вот сделайте операцию политруку. А иначе вы не христиане. Недостойны. Хорошо, что ты не взяла у него образок, который он пытался тебе всучить, а то уж у тебя и вовсе не было бы и малейшего повода отказать ему. Раз святая — так иди и умри. А вот не святая. Грешная. Ты же грешная, Мари? — Он рассмеялся. — Грешная. А грешников на небесах судят, на земле им суда нет. Потому что все здесь грешники. И даже самые святые вроде этого смотрителя. Хорошо быть святым чужими стараниями.
— Ты не прав на его счет, — возразила Маренн. — Конечно, ему хочется помочь. Это его земля, его дом. Вот и лесничиха прибежала. Ей тоже хочется помочь. А мы… Мы — кто им? Оккупанты. Конечно, они пытаются нас использовать, но вряд ли очень заботятся о нашей судьбе. Они заботятся о своих.
— Вот и я о том же, — кивнул Раух. — Но только, знаешь, свою-то землю, свой дом они тоже защитить не смогли, когда время пришло. Какие ж они святые? Ни от тех Агафонов, которые всю Россию разорили, как эту вот усадьбу. Да и теперь не могут. Как же хозяйку его убили, дочку ее убили, все имущество разграбили, а он жив остался? Жизнь-то не отдал за них. Для себя все-таки приберег. И тот миллион, что в Уманской яме сидит вместе с генералами своими трусливыми, тоже за Родину погибать не собирался. Ждут, когда их немцы накормят.
