— Я все понимаю, — остановил его Раух. — Но есть пределы. Есть черта, за которой доброта заканчивается, а начинается безрассудство. Вот вашу мысль, которую вы имеете в виду, что фрау Сэтерлэнд должна сделать операцию политруку, я считаю безрассудством. Я категорически против. Потому что сделать это так, чтобы они не догадались, что фрау Сэтерлэнд немецкий доктор, и препараты у нее немецкие, и инструменты немецкие, — нельзя. Невозможно скрыть маркировку на инструментах. Придется все сказать, как есть. А что им мешает захватить ее в плен? Ничего. А вы знаете, что это для них лучший способ выйти из окружения? — Раух сделал паузу. — Если они ее связанную, с кляпом во рту будут толкать перед собой, я не исключаю, что им откроют проход в обмен на ее освобождение. Потому что доложено будет самому рейхсфюреру. Весь Берлин всколыхнется. Там вся верхушка рейха — ее пациенты, целыми семьями с женами и детьми. Да их пропустят под фанфары. Они-то какую ценность представляют? Таких вон в Уманской яме, в лагере поблизости чуть не миллион человек. И не политруки, генералы сидят. Их не кормят даже и никакой помощи медицинской не оказывают. Потому что не нужны. Большевики валом валят в плен. Девать некуда. Ну а если они ее к большевикам приведут, то их не только самих в лагерь не посадят для проверки, а еще и в званиях повысят. Сами в генералы выбьются. Тем более что мест вакантных много появилось. Вы, Иван, как я вижу, человек не наивный, горе видели, но рассуждаете чуть не по-детски, — заключил Раух. — Эта девушка, Варя, когда она про сапоги говорила, мы же видели: будь у нее оружие, она бы и выстрелила. Но мы знали, что оружия у нее нет. А тут вокруг будут стоять двадцать человек с оружием.
— Да, вы правы, господин офицер, — ответил Пирогов, опустив голову. — Возможно, я человек не военный. Много я не понимаю. Но я воспитан был в христианской вере. И всегда считал, что если можно помочь человеку, то надо сделать это. Не в моих силах помочь всем тем, кто, как вы говорите, находится в Уманском лагере, но одному раненому я могу помочь, хотя бы попросить об этом. А уж ваше дело, согласиться или отказать.
— На веру давить не стоит, — оборвал его Раух. — Мы и сами в той же традиции воспитаны были. И несмотря на то, что встречаемся с вами вот в таких вот условиях противостояния, вы имели возможность убедиться, что упрекнуть нас в отсутствии сострадания нельзя. Но я еще раз повторяю, изображать французскую гостью фрау Сэтерлэнд больше не будет. Если вы хотите, чтобы она оперировала этого офицера Красной армии, то при одном условии: его доставят на нейтральную территорию, его товарищи при этом присутствовать не будут. И сами они будут честно проинформированы о том, что операцию проводит немецкий доктор. А значит, они должны гарантировать безопасность. Если с фрау Сэтерлэнд что-то случится, для вас это эпизод, вы ее знаете всего неделю, а для нас это недопустимо. Я принесу медикаменты. Пусть жена лесника отнесет их в сторожку. Вы сами узнаете об их реакции, когда они увидят, что все это немецкое. Боюсь, они и пользоваться откажутся.
