– Мое сообщение соответствовало истине? – осведомился я.
– Боюсь, что да, – ответил улыбаясь Бойер.
– В таком случае мне суждено поднять в Европе немалую шумиху, – самодовольно ответил я.
– О нет, – ответил по-прежнему улыбаясь Бойер, – ваше сообщение не достигнет своей цели. Боюсь, что миллионы ваших читателей на сей раз будут лишены удовольствия читать ваше сообщение. Удовлетворитесь тем, что ваша корреспонденция заинтересовала генерала. Он тут же потребовал из информационного отдела имеющийся о вас материал, и результатом знакомства с этим материалом явилось сегодняшнее приглашение на завтрак.
Принятие цензурой мер к тому, чтобы моя корреспонденция не получила огласки, подтверждало, что мобилизация была совершившимся фактом. Я понял, что не только в этом я оказался прав, но и что мои предположения о том, что мы стоим накануне серьезных событий, также правильны.
Одновременно я попытался утешиться мыслью, что Спиду Биннею на своем двухмоторном аэроплане удалось достичь Риги и передать мою корреспонденцию в Америку. Однако я поостерегся выразить эту надежду вслух.
Мы остановились у въезда в Петровский парк. Перед Петровским дворцом я увидел несколько десятков оседланных лошадей и вестовых. Мы миновали мраморный вестибюль, в котором находилась дюжина людей из свиты Карахана, – большинство из них, судя по их цвету кожи, принадлежали к восточным народам.
Бойер отворил дверь, и я последовал за, ним.
– Нам придется подождать здесь пару минут и…
– Он оборвал фразу на полуслове, заметив, что мы находились не одни в этой комнате.
У окна стояла какая-то фигура. Когда она повернулась к нам, я узнал жену диктатора. Но какая в Лин Ларкин произошла перемена! В последний раз я видел ее в Москве одиннадцать лет тому назад – тогда на лице Лин не было ни одной морщинки, не было и следа печали. Ныне выражение лица этой гордой и своевольной ирландки совершенно изменилось. Это не была прежняя Лин Ларкин, добровольно уехавшая из Америки в изгнание.
Я мысленно подивился происшедшей в ней перемене. Была ли эта перемена следствием любви и материнства, или же ее непреклонному духу пришлось столкнуться с еще более сильной волей? Не сломил ли ее человек, фамилию которого она теперь носила?
Узнав меня, она грустно улыбнулась и протянула мне руку:
– Встреча с вами напоминает мне давно минувшие времена. Что-то повисло в воздухе. Зачем вы приехали сюда? Вы ожидаете войны? – и обратившись к Бойеру, желавшему представить нас друг другу, она добавила: – Это совершенно излишне, – мы знакомы со времени голодного года. Да, в те времена Москва была совсем иная.
