* * *
Той ночью я случайно встретился с моим товарищем из 2-й роты, которого звали Ш. Это был третий мой земляк, которого я встретил на пути из Смоленска в Москву, и обратно к этому месту. С этим офицером также был человек, скорее, верный друг, поскольку он уже не мог его называть «слуга» или «Йоганн». И в самом деле, солдаты теперь ничем не отличались от офицеров, так как ни на одном из мундиров уже не было никаких знаков различия. Офицеров отгоняли от костров так же как и рядовых, если они пытались занять у него место не имея на то достаточных прав. Только взаимная поддержка могла укрепить дружбу. У моего земляка, с которым у меня были когда-то хорошие отношения, имелся рис, взятый им в Москве, хотя и очень немного. У меня же — маленький кусочек мяса, который я отрезал от головы собаки, валявшейся недалеко от нашего костра. Чтобы согреть наши желудки, мы добавили ко всему этому воды и сварили. Прошла только половина требуемого времени на приготовление, а мы уже приступили к трапезе и, хотя мясо уже изрядно воняло, да и соли не имелось, мы проглотили все это с большим аппетитом, чувствуя себя счастливыми, оттого что наконец-то съели чего-то горячего.
Незадолго до отъезда, он сказал мне: «У меня была буханка хлеба для моего офицера. А вы отняли ее у меня». Я почувствовал такую душевную боль, которую я никогда не смогу забыть до конца своей жизни. Вот как ложное убеждение может превратить друга в негодяя и сделать его жалкой пародией на человека из-за кусочка хлеба. Теперь я по-настоящему убедился, как низко мы пали: наши мозги совершенно очерствели, и никаких чувств больше не осталось. Я выругался и ответил: «Товарищ, вы не правы. Я не видел и не брал никакого хлеба. Я предпочел бы скорее дать вам хлеба, чем отнимать его». Но, бесполезно. Он остался при своем мнении, и вскоре смерть нашла его.
Перед Борисовом, около 11-ти часов вечера, за лесом, мы разбили лагерь, и нам показалось, что русские окружили нас, поскольку грохот пушек доносился со всех сторон, и надо было побыстрее уходить. Каждый из нас тотчас дал волю своей злобе и ярости, словно мы сами являлись врагами между собой. Немецкие бивуаки объединились и разложили костры для каждой группы, я тоже был с ними. У моего костра были в основном вюртембергские сержанты и солдаты. Каждый жарил свой кусок конины, добыть который ему часто удавалось не без трудностей, ибо, если лошадь падала и сразу не поднималась, солдаты толпой накидывались на нее, и еще с живой, с разных сторон отрезали от нее куски. Мясо, к сожалению, было очень плохое, удавалось отрезать только кусок кожи с небольшим количеством красного мяса. Затем этот кусок накалывали на кончик заостренной палки или сабли, обжигали шерсть и ждали, пока снаружи все не почернеет. Потом обгрызали этот кусок со всех сторон и снова обжигали. Времени на варку обычно не хватало, да и посуды не было — может из двадцати человек лишь у одного мог найтись какой-нибудь горшок.
