Ночью в Дубровно, когда противник закончил свою дневную деятельность, все успокоились и устроили свои бивуаки. Каждую ночь разложенные обогревающие костры можно было увидеть на участке шириной в четыре штунде, и небо — красное, как платок. Горящие деревни вносили наибольший вклад в эту картину — крики и стоны не прекращалась ни на минуту. Люди умирали непрерывно. Одни насмерть замерзали, а другие, стараясь согреться, слишком близко подходили к огню и иногда падали в него, таким образом, сгорая заживо, а еще очень часто мертвецов использовали как подстилку, чтобы не сидеть на чистом снегу.
Все солдаты были похожи на ночных призраков. Цвет их лица, их хриплое дыхание и их тупое бормотание тому доказательство — куда бы они ни пошли, их положение было безнадежно, и никто не заставлял эти тени смерти добровольно прыгать в огонь. Обычно, шесть, восемь или десять человек требовалось, чтобы развести костер, так как поблизости не было ничего, кроме обгоревших балок сожженных домов, деревьев, разбитых фургонов и прочего, так что здесь без объединенных усилий обойтись было нельзя. Никто не отваживался заснуть около костра, поскольку никто не был застрахован от воров и грабителей.
В Орше нам сказали, что мы получим обувь и хлеб, а также овес для лошадей, но этого не произошло. Несмотря на то, что склады охранялись, все двери оказались заблокированы, поскольку каждый бил и толкал другого, чтобы пробиться к двери. Я поспешил сначала получить овес, но это было невозможно до тех пор, пока Гвардия не уступила, и не появились другие возможности попасть вовнутрь. Я залез в склад через окно, с помощью своих товарищей взял несколько мешков овса и вернулся к костру. А потом солдат, который тоже грелся у моего костра, принес два маленьких хлеба. И тогда все озверели и кинулись к хлебному складу. К моменту нашего появления, внутрь войти уже никто не мог, а те, что вошли, из-за давки не могли выйти. Что было делать? Многие слабые солдаты лежали на полу, их топтали, а они громко кричали. Я снова подбежал к окну, вырвал замок, раму, и забрал пять хлебов, хотя все они были изрядно попорчены. Это был со времен Москвы второй хлебный дар, за который я снова со слезами возблагодарил Господа нашего.
Теперь мы все были счастливы, и с обновленным духом мы возобновили наше путешествие, готовые к любому исходу, который приберегла для нас судьба. Я всегда помнил об этом и стремился держаться ближе к голове колонны, а не к арьергарду. Очень часто мне из-за казаков приходилось несколько отставать, но каждый раз я снова выдвигался вперед, чтобы не отстать и не быть отрезанным от армии.
