В голове моей царил беспорядок из ощущений, впечатлений, событий. Среди этого ажиотажа мыслей возник и заметался, как случайно залетевший в квартиру воробей, отрывок из песни
«…И очень может быть,
что на свою беду я потеряю больше, чем найду…»
Воробей никак не мог найти, то открытое окно, через которое он попал в квартиру и отрывок песни стал основной мыслью, он бился о стекло всё время, пока я шагал последние метры. Наконец я подошёл вплотную к автобусу — первоэлементу баррикады.
Оказалось, что мои представления об искусстве вовведения баррикад, как оборонительных укреплений были неверными. Я почерпнул свои скромные познания в этом деле из литературы, в основном у Виктора Гюго и считал, что уважающая себя баррикада состоит из ещё сохранивших густой винный запах бочек, поставленных набок телег и экспроприированных у раскулачиваемых буржуев, а заодно у всех попавших под раздачу горожан — роялей, комодов и диванов с пружинами торчащими из-под вспоротой обивки, на которой вытканы резвящиеся не то купидоны, не то пастушки, не то единороги.
Далее моё неискушённое воображение рисовало цепь ружейных штыков, которыми ощетинилась баррикада как почуявший волка дикобраз — это бдительные повстанцы готовились залпом остановить атаку противника. Над их головами ветер трепал полотнище флага революции.
Фиг на постном масле! Оказалось, что в наши дни для постройки баррикад используют скучные современные материалы — арматуру, автомобильные покрышки и ящики из под стеклотары. Автобус, конечно, можно назвать дальним родственником телеги, но этим всё родство и ограничилось — ни бочонков из под бургундского вина, ни буржуйских роялей, ни гобеленов с легкомысленными сюжетами, на горло которым наступил сапог революции, я не обнаружил.
Я зашагал вдоль автобуса, основного, как уже отмечалось, винтика в этом конструкторе, в поисках двери которой можно было бы сказать: «Сим-Сим откройся!». Миновав автобус, я пощёл мимо стены из ящиков и лома…
С противоположной стороны на меня удивлённо смотрел человек в поношенном солдатском бушлате, поверх которого висело охотничье ружьё. От неожиданности я слегка поклонился, что означало — отсутствие у меня дурных намерений. Он кланяться в ответ не стал, а вместо этого что-то спросил по-осетински. Я покачал головой из стороны в сторону, как обычно делают, когда в зависимости от ситуации хотят сказать: «Ах какой умный у вас мальчик!» или «Ну и дурак же этот ваш Фома Ильич!». Сообразив это я дополнил жест поджатием губ, что превращало мою пантомиму в: «не понимаю».
