Теперь об Ане Барановой. У нее были русые косы и задумчивый взгляд. Это важно, потому что в те времена на танцах чаще других крутили пластинку, с которой сладкий и вкрадчивый баритон пел: «Я трогаю русые косы, ловлю твой задумчивый взгляд… Над нами весь вечер бере-о-зы, березы чуть слышно шумят… Бере-о-зы… Бере-о-зы… Родные березы не спят…» Летние танцы в Буртыме устраивали на танцплощадке в березовой рощице, вечера были долгие-долгие, светлое небо не желало становиться ночным, у нас уже глаза слипались, а родные березы все не спали и не спали… Вся наша компания полагала, что баритон поет про кукушкину рощу и про Аню Баранову.
Аня того стоила. В этой девочке, как в тихом омуте, было что-то роковое.
Что не мешало нам при необходимости звать ее Анкой-Баранкой.
До Ани Барановой Вова Балков любил только одного человека — Валю Кашапова. Он был влюбленным рабом. В этом не было ничего порочного, в те времена никому и на ум не могло прийти, что пацан может как-нибудь порочно любить другого пацана, пусть даже с родинкой над верхней губой. Про «голубых» в Кукуштане не слыхали, а слово «педераст» хоть и произносилось пацанами довольно часто (оно звучало взрывчато и со свистом, как «п-пидарасс»), но не значило практически ничего, как и любые другие ругательства, без которых не обходился ни один нормальный, и даже доброжелательный разговор. Почему-то им, пацанам всех возрастов, обитавшим в диковатой нашей местности, необходимы были именно грязные, смердящие, практически (в конкретном разговоре) бессмысленные слова-вонючки, все про одно и то же, про то, чему не было названия в приличном толковом словаре. Про секс. И прежде всего, патологический секс. То есть какого в обычной жизни не бывает, очевидные примеры неизвестны, мерцают только смутные и чудовищные догадки…
Это был специальный язык не уверенных в себе, растревоженных, малолетних и взрослых самцов, какой-то свой код. Он помогал им освоиться среди себе подобных и выжить. Пацаны ругались, как волки, лисы, хорьки метят территорию. Что называется — ничего личного.
К любви и ненависти этот их язык не имел отношения, по прямому назначению — с прямым смыслом всех слов — он использовался редко, и больше не пацанами и не мужиками, а отчаявшимися бабами преклонных лет…
Когда же при ссорах дело доходило до крайнего края — до смертоубийства, до смерти одной из враждующих сторон, — наступала пора языка немногословного, сдержанного и даже чеканного.
