Подняться он не сумел. Привстал, выругался и скорчился, держась за поврежденную ногу. Голова его и плечи были покрыты серой массой, он ничего вокруг не видел и звал на помощь.
Геннадий Ильич оказался рядом раньше осетин, выскочивших на шум.
— Потерпи, — бормотал он. — Эк тебя угораздило.
— Это ты виноват! — взвыл Михайлыч. — Ты леса толкнул!
— Никто тебе, дураку, не виноват. Нечего было по доскам обезьяной скакать. Где твоя голова была, когда ты на край выперся?
— Не был я на краю!
— А где же ты был, по-твоему?
Препирательства прервали два молодых осетина, горячие и нетерпеливые, как волчата, рвущиеся с цепи. По всей вероятности, они прибыли в эти края недавно, плохо понимали язык и еще хуже говорили на нем. У них не было желания выяснять, кто прав, кто виноват. Их прислали разобраться, и они разбирались, как могли. Негодующий Михайлыч получил кулаком в ухо. Геннадию Ильичу разбили нижнюю губу (и, к чести его будет сказано, он даже руку не поднял, чтобы защититься).
— Все в порядке, парни, — сказал он, осторожно слизывая кровь кончиком языка. — Ну упал человек, что же теперь сделаешь. Он, кажется, ногу сломал. Его в больницу надо.
Плюясь и кипя от злости, осетины заявили, что не собираются пачкать сиденья грязным выродком (это было сделано с помощью непередаваемых словесных конструкций). Геннадий Ильич сказал, что отвезет пострадавшего сам. Его с угрозой спросили, как он собирается успеть закончить работу в одиночку. Он уверенно ответил, что справится.
— Только заплатите мне за двоих, — предупредил он.
— Ах ты гнида! — простонал с земли Михайлович. — Так вот зачем ты меня уронил!
— Лежи тихо, — процедил Геннадий Ильич. — Я тебе заплачу. Только заткнись.
Парни пообещали заплатить. Он покачал головой:
— Платить не вы будете. Пусть мне об этом старшие скажут.
Его снова попытались ударить. На этот раз он не позволил, уворачиваясь и маневрируя. Неизвестно, чем бы закончилась эта история, если бы не появление Рахмана собственной персоной. Он что-то жевал, в щетине возле рта застряла зелень. Его сопровождали два телохранителя угрожающего вида. Парни стали объяснять ему, что случилось, перейдя на родной язык. Он остановил их властным жестом и посмотрел Геннадию Ильичу в глаза:
— Говоришь, один справишься? Ты за свои слова отвечаешь?
— Отвечаю, — ответил Геннадий Ильич.
— Так приступай. — Рахман кивнул в сторону кирпичной кладки.
Взгляд его обладал подавляющим, угнетающим свойством. Но Геннадий Ильич и не таким типам смотрел в глаза без опаски.
