— Не соврал, Ильич, — одобрительно хмыкнул Михайлыч, когда они установили рядом со стеной каркас и сделали передышку перед тем, как настилать доски. — Могешь. А я, признаться, поначалу думал, что мне за двоих отдуваться придется.
— Каждый отдувается за себя, — сказал Геннадий Ильич.
— Что там сегодня на политическом горизонте творится? — озабоченно поинтересовался Михайлыч. — Я сегодня даже радио не включал, не то что телевизор. Отстал от жизни.
— Новости — это жизнь?
— А то! Не помню, кто точно, но кто-то умный сказал: или вы, значит, занимайтесь политикой, или она вами займется, и тогда берегись.
— Может, это кто-то не очень умный сказал? — предположил Геннадий Ильич. — Или, допустим, брякнул, не подумавши?
— Это почему? За новостями следить надо. Лично я так считаю. В мире вон сколько всего происходит.
— И каким боком оно тебя касается?
Михайлычу такая постановка вопроса не понравилась. Он резко оборвал разговор и сварливо потребовал поднести доски. Геннадий Ильич беспрекословно подчинился. Он давно заметил, что люди становятся очень ранимыми, когда затрагиваются их политические пристрастия, и корил себя за то, что вывел напарника из равновесия.
Тем более что очень скоро ему предстояло сделать это не в переносном, а в прямом смысле.
Вдвоем с Михайлычем они натаскали к лесам штук двести кирпичей, а потом Геннадий Ильич занялся раствором. Это была непростая работа. Со стороны кажется, что перемешивать лопатой мокрый цемент и песок — плевое дело, но в действительности руки очень быстро устают и спину начинает ломить с непривычки.
Геннадий Ильич порядком устал, когда на стоянку подъехал черный джип, сопровождаемый двумя дорогими автомобилями. Площадку перед рестораном заполнили кавказцы, зорко осматривающие окрестности. На строителей они даже не взглянули, как и их вожак, выбравшийся из джипа последним. Манерой одеваться в черное и наличием шляпы на голове он отдаленно напоминал Боярского, только молодого и небритого.
Это и был Рахман собственной персоной. Когда он со своей ордой скрылся в ресторане, Геннадий Ильич понял, что пора действовать. Он наполнил ведра серой цементной гущей, подал их Михайловичу, слез и, поднатужившись, опрокинул леса. Они валились медленно и торжественно, давая стоящему наверху человеку возможность и накричаться от души, и напугаться как следует. Когда сооружение накренилось примерно на сорок пять градусов, он перестал орать и, оттолкнувшись от настила, хотел отпрыгнуть подальше, чтобы не привалило. Не закрепленные доски подвели: разъехались под ногами. Вместо того чтобы совершить прыжок, Михайлыч рухнул на землю, а следом на него посыпалось все остальное: железо, дерево и, под конец, ведро, полное раствора.
