— Тогда стрелка, по которой произошла ошибка, отключается, всё движение переводится на другие маршруты. Наша сеть это позволяет.
— Вы проводили испытания?
— Конечно.
— Хорошо, а потом?
— Что — потом?
— Ты выключил стрелку. Что потом?
— Потом дежурный инженер ищет причину ошибки и исправляет.
— Сколько ему понадобится времени, чтобы определить причину, почему один цех посчитал так, а другой — эдак?
— Не знаю, — пожал плечами Толоконников. — Это не регламентировано.
— У тебя какая мощность в одном цеху?
— 15 000 футов зубчатых передач.
— Это не меньше чем на два дня. Если повезет, что инженер будет умным и бригада толковой. Так вот, два дня у тебя будет отключена стрелка. Хорошо, если где-нибудь в тупике, а если нет? Если это ключевая стрелка? Представляешь, как возрастет нагрузка на остальные? Но машины на это не рассчитаны. Немедленно начнутся новые ошибки. Они повалятся валом. Ты должен будешь остановить все линии, если успеешь, но скорее всего нет, и несколько составов всё же рухнут на улицы.
— И что же ты предлагаешь?
— Ничего. Это случится неизбежно. Надо только молиться. Молиться, чтобы случилось, когда ты уже выйдешь на пенсию.
— Так нельзя, Миша. Нельзя понимать, что ты сотворил Молоха и спокойно ждать, когда он кого-нибудь сожрет.
— Молох уже сотворен, — равнодушно пожал плечами Шанц-Щербаков. — Мы уже заложники машин, потому что они уже не могут работать под нашим контролем. Мы можем или довериться им, или полностью от них отказаться. В каком-то смысле Фещенко прав: ты отстал на целую эпоху.
Не поправив даже галстук, Толоконников вышел из клуба, провожаемый взглядом своего оппонента, внимательно слушавшего весь диалог. Минут через пять раздался свист приближающегося паровоза, он скользнул, выворачивая, лучом прожектора по стенам проходившего сквозь здание клуба тоннеля и остановился у перрона. Высота и геометрия сводов были рассчитаны так, чтобы под ними всегда шло движение воздуха, и паровозный дым не коптил их, а выдувался на улицу. Обо всём заботились инженеры.
Толоконников сел в последний вагон и, когда поезд тронулся, прильнул к заднему стеклу. Гигантская башня клуба выросла над Фонтанкой, атланты удерживали её с трудом, и инженеру казалось, что сейчас они дрогнут, конструкция накренится, крылатое колесо на её вершине сорвется и покатится по Петрограду, сминая линии рельсов на тонких паучьих лапках и обрывая телеграфные провода, сокрушая дома и давя людей, и перед ним, на его пути, лишенные электричества, будут гаснуть фонари, рекламы и экраны ЭМАСа.
