Но Зубатов с Ольгой не пошли на Загородный, а свернули налево, в сторону Сенной, и оттуда дошли по Николаевскому мосту до Васильевского острова.
Она крепко держала его за руку.
— Я родилась здесь и выросла, между ровных, как отрезанных ножом, брандмауэров до неба, на брусчатке гулких узких дворов. Когда я была маленькой, мой отец еще не зарабатывал много, и мы не могли позволить себе никого, кроме приходящей кухарки. Никто не надевал на меня шляпу, как у взрослых, и не вел за руку гулять в сад. Нам обыкновенно доставались квартиры на высоких этажах, я сидела на кухне на подоконнике и смотрела, как капли дождя пролетают мимо меня вниз, в темноту, освещенную пятнами качающихся фонарей. И, знаешь, сидя на этих подоконниках, я думала, что лучше ничего и быть не может, потому что ровно так и выглядит вечность, а есть ли что-либо прекраснее, чем сидеть на краю вечности и ощущать себя?.. Ты молчишь?
— Разве тебе нужно, чтобы я что-то говорил?
— Скажи, что в мире есть множество гораздо более красивых видов из окна, и я отвечу, что да, но все они отвлекают на себя. И только пятна фонарей в темной глубине двора позволяют остаться тебе один на один с собой. Поэтому, когда Егор говорит, что Петроград обманывает, завлекает и бросает, он лжет. Петроград не обманывает. Каждый обманывается сам. Мы пришли. Здесь я родилась. Я просто хотела тебе показать.
Двор на 6-й линии, в котором они стояли, был зажат четырьмя стенами, из которых только в одной были окна. Остальные представляли собой глухие брандмауэры невероятной, этажей в семь, высоты. Два дровяных сарая, единственные его обитатели, сиротливо жались друг к другу, как будто даже им было тут тоскливо. Из маленького неба вниз с огромной высоты падали капли и вдребезги разбивались о круглые булыжники.
— Не говори ничего, — сказала Ольга.
Окна квартиры Зубатова, наоборот, выходили в бесконечность Обводного канала. Вместо пустоты двора с фонарями в нём была гонка огней и звуков улицы.
Ольга сбросила одежду на стоявший у печки стул и лежала, прижавшись к Зубатову всем телом, от пальцев ног до мягких, растрепанных по его груди волос. Вдвоем они смотрели в это окно на жизнь Петрограда, с каждым паровозным свистком и с каждым треском искр на сырой контактной сети трамваев чувствуя удары его сердца. В этот раз Фёдор оставил хозяина один на один с гостьей, благо ей некуда было спрятать револьвер, хотя, как знать, возможно, вывод, что она не представляет для него угрозы, и был опрометчивым.
