По проспекту они дошли почти до самого Троицкого лейб-гвардии Измайловского полка собора. Он поднимался из-за темных силуэтов домов своими огромными куполами, и бронзовая богиня Ника перед ним, взгромоздившаяся на триумфальную колонну из трофейных турецких пушек предпоследней с ними войны, поднимала руку с лавровым венком над проносившимися под ней автомобилями. От дождя воздух стал совсем мутным, и неоновые рекламы расплывались в нём яркими пятнами.
На 1-й роте они свернули направо и пошли в сторону Забалканского проспекта. Когда-то в этой части города стояли одноэтажные казармы гвардейцев, а теперь громоздились, давя друг друга, многоэтажные махины, нависая над пространством улицы эркерами, с трудом удерживаемыми облезлыми краской атлантами с вытаращенными от напряжения глазами. Под ними на столбах с изящно изогнутыми в стиле арт-нуво перекладинами в несколько рядов висели телеграфные провода. Они перекидывались на дома и оплетали их тонкой паутиной своих окислившихся в сыром воздухе медных отростков, как в дебрях английских и французских азиатских колоний дикие растения оплетают древние заброшенные города. По ним электрограммы с частотой в десятки герц летели в квартиры жителей Петрограда.
У старого двухэтажного, непонятно как выжившего в эпоху охватившего город строительного бума дома, перед уличным аппаратом ЭМАСа толпилась публика. На крыше же дома стоял огромный ламповый экран, высвечивавший вместо обычных сообщений из бюллетеней какую-то частную ерунду. Толпа, однако, с интересом на неё глядела.
— Вон, вон, вишь ты! — схватил в эмоциональном переполнении проходившего мимо Зубатова за локоть какой-то солдат, тыкая пальцем в экран: — Читайте, барин!
«Третьего дня прибыл с фронта и целую неделю радуюсь жизни в Питере. Встречай, столица! Ряд 122 тамбовск. полка Степченко».
— Ты, что ли, Степченко будешь?
— Я, — гордо ответил солдат.
— А зачем ты это написал?
Солдат смутился.
— Как же это зачем? Известно зачем. Чтобы все знали.
— Так а что ж ты ни адреса не написал, ни номера своего абонентского? Как же тебя найдут?
— Кто ж меня будет искать, когда я в Питере первый раз в жизни и ни единой знакомой души у меня тут нет?
— Тогда зачем же ты написал?
— Так я ж и говорю: чтобы весь мир знал про меня и радость мою. Что вот, значит, рядовой Степченко не просто так, в окопах гниет, а видишь, в Питер выбрался. Дворец, где государь живет, видел. А то, может, вернуся я на фронт, а меня немец — раз! И что? И всё, поминай, как звали. А так, значит, уже нет, уже не просто так, уже миру показался. След свой имею.
