Зубатов взял трость, перчатки и вышел на улицу, свернул с Обводного и пошел бродить по тихим, как будто не тронутым XX веком улицам Семенцов, между невысоких домов с облупившейся краской и грязными окнами, вдоль которых стояли деревья с пыльной листвой. Здесь не слышно было современного города, и только повисшие на столбах жилы телеграфных проводов, вползавшие сюда с громких улиц нового, модернизированного Петрограда, привязывали его к нынешнему времени.
Ицхак, грустный торговец старым барахлом, открывал свою подвальную лавку. Но уже на оживленном Клинском проспекте у будок ЭМАСа толпился народ. Район этот был небогатым, и немногие могли позволить себе поставить в квартирах частные аппараты, поэтому пользовались публичными. Зубатов встал в очередь и, когда она подошла, оказался в кабине. Аппарат был заряжен самой дешевой, желтоватой и тонкой, лентой, а её обрывки, уже не помещавшиеся в корзину, валялись по всему полу. С клавиатуры Зубатов ввел свой абонентский номер и код, аппарат мигнул лампочкой, но ни одной электрограммы не выдал. Не только Лиза не отвечала — никто не делился новостями своей жизни, не присылал глупых стишков и политических новостей. Даже в бюллетене Гучкова не появилось ничего нового.
Внезапно, совершенно неожиданно для себя, Зубатов почувствовал какую-то пустоту, которая усугубилась грустью от скоротечно выполненной просьбы Лизы и плохой погодой. И даже прогулка, всегда действовавшая благотворно, не помогала. Купил газету и пошел обратно. Но, не доходя до дому, не выдержал, остановился и стал жадно вчитываться в новости, чего никогда прежде не делал, даже во время службы. Как будто хотел убедиться, что течение времени не остановилось и в мире по-прежнему что-то происходит. Однако и чтение не дало ему ощущения, что жизнь вокруг идет как прежде.
За день он не получил ни одной электрограммы.
К вечеру Зубатов решил пойти к кому-нибудь в гости, но понял, что не может предупредить о своем визите. Пошел наугад, хотя это уже было совершенно неприлично, к Маше и Жоржу Сандомировым, но их не оказалось дома.
— Ахти, господи, барин с барыней только-только ушли, — всплеснула руками открывшая ему дверь кухарка. — Вы б им в ЭМАС-то написали заранее, они бы и дождались.
Утром следующего дня не было ни одной электрограммы, и Зубатов отправился в центральную контору ПТА на Большой Морской. Там служитель вежливо выслушал его и предложил оставить письменную рекламацию, ответ на которую будет дан в течение трех дней.
