Что верно для публичных выступлений, то верно и для других контекстов. Представьте себе простой вопрос: «Как дела?», который задается в разнообразных обстоятельствах. Если друг вас спрашивает об этом в коридоре университета, то ответ отличается от ответа на тот же вопрос, но заданный в приватном пространстве вашей квартиры. Когда тот же вопрос задают родители в телефонном разговоре, вы можете дать третий тип ответа. Если этот вопрос задает психолог во время формальной терапевтической сессии, возникает четвертый вариант ответа. «У меня все хорошо», – такой ответ может быть достаточным в коридоре университета, но слишком коротким и безличным в других ситуациях. Описание чувств сексуального влечения к однокурснику(це) больше соответствует приватной беседе с другом, нежели разговору в коридоре университета или телефонному разговору с родителями. Искреннее признание своей низкой самооценки может быть абсолютно уместным на психотерапевтическом сеансе, но совершенно неуместным при коротком приветствии в коридоре университета. Вообразите такое гипотетическое взаимодействие:
• Привет, Сюзанна! Как делишки?
• Сегодня я сомневаюсь в своей самооценке. А у тебя как дела?
Контекст, аудитория и цели нашего взаимодействия – все это определяет тот способ, которым мы описываем наши чувства [Harris, Ferris, 2009]. В разговоре с собеседниками мы можем охарактеризовать наши эмоции так, чтобы вызвать желаемые реакции. Например, если человек не хочет, чтобы его родители слишком сильно волновались, то негативные эмоции целенаправленно исключаются из разговора, или уменьшается их интенсивность: «Я немного волнуюсь перед занятием по математике». Тогда как ранее тот же самый студент говорил: «Я жутко паникую из-за математики!», для того чтобы вызывать сочувствие и повеселить приятеля.
Также можно откровенно солгать при разговоре о своих чувствах [Turner, Edgley, Olmstead, 1975]. Люди бывают очень изобретательными и манипулятивными, когда сообщают своему работодателю или преподавателю, что страшно «расстроены» (по причине семейной трагедии) и поэтому не могут сейчас работать. При этом трагедия или печаль могут быть полностью сфабрикованы.
С другой стороны, более интересно и (как я надеюсь) более вероятно, что в разговоре люди или слегка преувеличивают, или фокусируются на разных вещах в зависимости от контекста взаимодействия и от того, с кем они беседуют. Например, в течение дня студент может перед занятием по математике колебаться между нервозностью, паникой и равнодушием. Позже, отвечая на вопрос: «Как дела?», он выбирает, о каком действительно искреннем чувстве сообщить. Если легкая нервозность переживается практически постоянно, тогда эта эмоция может преувеличиваться или преуменьшаться в зависимости от целей студента в данный момент, например, чтобы вызвать сочувствие, развеселить друга, успокоить озабоченного родителя, продемонстрировать компетентность, извиниться и т. д. (см. также: [Coupland et al., 2008; Locke, 2003]). Иногда целью становится «не прослыть скучным», и это заставляет нас преувеличивать свои чувства, выражать их более драматично. В своем стремлении понравиться другим мы склонны говорить о своих чувствах, иногда сильно преувеличивая их. Восторженное: «Обожаю тайскую еду!» звучит более обаятельно, чем сдержанное: «Да, мне нравится тайская еда». Простая констатация факта: «Тест по математике будет трудным для меня», вероятно, звучит более скучно по сравнению с восклицанием: «Я в ужасе перед контрольной по математике!».
