— Я видел это растение, — сказал Пескоход. — Съедобный Лист предостерегал меня в детстве — оно ядовито.
— Так говорят твои соплеменники, и ты действительно умрешь, если проглотишь его, хотя, пожалуй, такая смерть куда лучше жизни. Однако, между полным и следующим ликами планеты-сестры, мужчина может сорвать свежие листья и, плотно сложив, положить себе за щеку. С той поры для него больше не будет ни женщин, ни мяса — он становится святым, потому что в нем поселяется Бог.
— Встречал я одного такого, — шепотом процедил сквозь зубы Пескоход. — Убил бы, но пожалел.
Он не хотел говорить в полный голос, ожидая, что Старый Мудрец разозлится, но тот лишь кивнул:
— И мы таких жалеем. Завидуем им. Такой человек становится Богом. И пойми, он тебя тоже пожалел.
— Он убил бы меня.
— Потому что узрел, какой ты есть на самом деле, и ощутил твой стыд. Но только когда в небе снова взойдет полный лик планеты-сестры, мужчина может найти и сорвать свежие листья, выплюнув старые и пережеванные, более не приносящие удовлетворения, ибо, если станет жевать свежие листья чаще, он умрет.
— А если жевать его так, как ты говоришь, оно безопасно?
— Каждый из нас греет себя им смолоду, и, как видишь, мы все здоровы. И разве мы плохо сражаемся? Мы живем до глубокой старости.
— Как долго? — заинтересовался Пескоход.
— А это имеет значение? Много, с точки зрения обретенного опыта, — мы чувствуем гораздо сильней. А когда наконец умираем, мы знаем, что были больше, чем Бог, и меньше, чем животные. Но то, что мы носим во рту, утешает нас, даже когда не приносит величия. Оно — плоть, когда мы голодны и негде наловить рыбы, и молоко, когда вокруг нет воды. Юноша ищет женщину и находит, возвышается, а затем умирает для этого мира. Великим ему больше не стать, но женщина — его утешение, напоминание о былых временах, о том, что с ней он снова мал и лишь тень того, кем он был прежде. Так же происходит и с нами с той лишь разницей, что своих седых жен мы сплевываем в ладони, когда они перестают приносить утешение. Мы обращаем взор к лику планеты-сестры, чтобы узнать, как много времени прошло, и, когда момент наступает снова, находим себе новых жен, и мы снова молоды и с Богом.
— Но вы больше не похожи на нас, — сказал Пескоход.
— Мы сменили свой облик. Давным-давно в нашем старом доме, задолго до того, как первый глупец сумел высечь огонь, мы были совсем как вы — скитались по свету и не имели ни имен, ни названий ни для чего, кроме солнца, ночи и друг друга. И теперь снова, как и тогда, боги и рукотворные вещи не волнуют нас. А вы такие же, как мы — потому что ходите, только видя, как ходим мы, и делаете то, что делаем мы.
