— Не так уж и много, — с сожалением ответил Восточный Ветер. — Боюсь, я уснул. Я заслуживаю наказания.
— Ну, ты хотя бы честен, — сказал Последний Глас.
— Ты учил меня тому, что каждый, кто стремится к развитию, должен уметь признавать свои ошибки.
— И также я учил тебя, что не преступник выносит приговор.
— И каким же он будет? — спросил Восточный Ветер, всеми силами стараясь не выдавать тревоги.
— Временно отложенным, ради моего лучшего ученика. Однако ты все же уснул.
— Уверен, всего лишь на мгновение. Мне приснился странный сон, но такие снились мне и прежде.
— Продолжай. — Безмятежный и властный, Последний Глас навис над учеником. Он был очень высок, и голубоватый свет восходящей планеты-сестры озарял его бледное, бескровное лицо, из которого ежедневно, как того требовал ритуал, учитель вырывал несколько клочков бороды. Его голову по бокам покрывали отметины, выжженные в потоках Хребтов Мужества, из-за чего волосы, густые, как ни у одной женщины, росли у него только сверху, жестким гребнем.
— Мне снова снилось, что я холмогорец, пришедший к истоку реки, чтобы услышать пророчество в священной пещере, и, готовясь получить его, я лег рядом с грохочущей водой, — сказал Восточный Ветер. Последний Глас не ответил, и он добавил: — Знаю, вы надеялись, что я ходил среди звезд, но, как видите, это был всего лишь сон об отсутствии духа.
— Возможно. А что тебе звезды поведали о завтрашней церемонии? Станешь ли ты трубить в раковину?
— Если того пожелает мой учитель.
***
Пескоход проснулся оттого, что вконец продрог и закоченел. Такие сны ему снились и раньше, но наутро они тут же вылетали из головы, а если в них и содержалось какое-то послание — он его не понимал. К тому же он знал, что Последний Глас был совсем не тем духом, которого он ждал. Несколько минут Пескоход вертел в голове идею о том, чтобы остаться в пещере до тех пор, пока снова не сможет заснуть, но мысль о ясном утреннем небе над головой и теплом свете солнца на плоскогорье решила все за него. Когда, проголодавшись как волк, он сделал последнее усилие и развалился отдохнуть на теплой, пыльной земле равнины, стоял уже полдень.
Через час он набрался достаточно сил, чтобы снова встать и отправиться на охоту. Он был хорошим охотником — молодым, сильным и даже более терпеливым, чем длиннозубая кошка, которая, растянувшись на скальном уступе, может выжидать хоть день, хоть два, ни на миг не забывая о котятах, тоскующих по ней. О том, как они слабеют с каждым мяуканьем и вдохом, как спят и, проснувшись, снова плачут, пока она не убьет для них. Когда Пескоход был всего на год или два моложе, с ними жили и другие добытчики, не такие сильные, как он. Те, кто на заходе солнца, после выслеживаний, засад и погонь, возвращались к месту ночлега с пустыми руками и впалыми животами в надежде на объедки и умоляли матерей выжать для них хоть немного грудного молока, принадлежащего теперь самым младшим. Все они теперь мертвы. Они познали истину о том, что место ночлега легко обрести охотнику с добычей, не трудно и холмогорцу с полным животом, но племя отворачивается и избегает голодных ртов, пока, наконец, не затеряется среди скал и на третий некормленый день не скроется от них навеки.
