Однажды, обессиленно молотя крыльями, в наш лагерь залетела птица (баклан, кажется). Мы убили ее и съели.
Один из роботов-надзирателей взбесился, сжег пятнадцать заключенных, напал на других стражей и всю ночь сражался с ними на мечах из белого и голубого пламени. Его никем не заменили.
Затем меня и еще нескольких заключенных перевели в другой лагерь, еще дальше на севере, где я вглядывался в пропасти красных скал, таких глубоких, что, бросив камешек, можно было слышать, как легкий перестук от его падения перерастает в рев камнепада, который спустя полминуты затихает в глубине, так и достигнув дна, затерянного где-то в непроглядной тьме.
Я представлял, что рядом со мной люди, которых я знал. Когда я сидел, прикрывая от ветра миску с похлебкой, на соседнюю скамейку присаживалась Федрия, улыбалась и рассказывала о своих друзьях. Дэвид играл в сквош на пыльном грунте нашего поселка и спал у стены, возле моего угла, а Мэридол держала меня за руку, когда я тащил в горы свою пилу.
Со временем эти образы померкли, но даже в последний год я никогда не засыпал, не убедив себя перед сном, что утром мистер Миллион обязательно возьмет нас с собой в библиотеку. И я никогда не просыпался без страха, что лакей отца пришел за мной.
***
Потом мне и еще трем заключенным велели отправиться в другой лагерь. Мы взяли с собой еды, но по дороге едва не умерли от жажды и переутомления. Оттуда нас направили в третий лагерь, где нас допрашивали люди, которые были не заключенными вроде нас, а свободными людьми в мундирах. Они записали все наши ответы, затем приказали нас вымыть, сожгли всю старую одежду и накормили ячменной кашей с мясом.
Я очень хорошо запомнил, как впервые позволил себе осознать, что все это значит. Я обмакнул ломоть хлеба в миску, пропитал его ароматной ячменной массой с налипшими кусочками мяса и вдруг подумал о жареном хлебе и кофе на невольничьем рынке, но не как о чем-то из прошлого, а как о чем-то из будущего. У меня затряслись руки, да так сильно, что я не мог больше удерживать миску. Мне захотелось броситься к ограде и закричать.
Еще через два дня нас стало уже шестеро. Нас усадили в повозку, запряженную мулами, и та повезла нас по извилистым дорогам, катившимся с гор до тех пор, пока умирающая зима вместе с березами и елями не осталась позади, сменившись высокими каштанами и дубами вдоль обочин, под раскинувшимися ветвями которых цвели весенние цветы.
Улицы Порт-Мимизона просто-таки кишели народом. Если бы мистер Миллион не нанял для меня портшез, я бы потерялся в одно мгновение. По дороге я велел носильщикам остановиться и (на деньги, что он мне вручил) купил у разносчика газету, чтобы узнать, наконец, точную дату.
