В следующий раз, когда отец вызвал меня в библиотеку — чего не делал уже в течение нескольких ночей, — я разглядывал наши отражения в зеркале, скрывавшем вход в лабораторию. Отец выглядел моложе своих лет, я — старше. Мы могли показаться одним и тем же человеком. А когда он стоял ко мне лицом и я смотрел через его плечо, не видя собственного тела, а только его руки и мои, мы казались тем самым бойцовым рабом.
Не помню, кто первым предложил его убить. Помню только, что однажды вечером, проводив Мэридол и Федрию, я уже собирался лечь спать и вдруг осознал, что перед этим мы с девочками, мистер Миллион и тетя Жаннин сидели у кровати Дэвида и обсуждали именно это.
Не открыто, конечно. Возможно, мы боялись признаться в этом даже самим себе. Тетя упомянула о деньгах, которые, как она считала, прятал отец, Федрия мечтала о роскошной, как дворец, яхте. А Дэвид говорил о том, какую потрясающую можно устроить охоту и сколько политической власти могут дать деньги.
Я же только молчал и думал о всех тех часах, неделях и месяцах, что он у меня отнял. Об уничтожении моего «я», которое он глодал ночь за ночью. О том, что могу сегодня войти в библиотеку, а затем очнуться и обнаружить, что я старик и в придачу, возможно, нищий.
Я понял, что должен убить отца, потому что, если я случайно выдам ему свои мысли под действием препаратов, лежа на потертой коже старого стола, он покончит со мной без колебаний.
В ожидании камердинера я составил план. Не будет никакого расследования, ни освидетельствования смерти отца. Я просто заменю его. Для наших клиентов ничего не изменится, они не заметят подмены. Друзья Федрии скажут, что я поссорился с ним и ушел из дома. Поначалу я буду скрываться от чужих глаз, а затем постепенно, в гриме, начну принимать некоторых привилегированных гостей в темной комнате. План был невыполнимый, но в то время он казался мне вполне достижимым, если не сказать пустяковым. Скальпель лежал в кармане и дожидался своего часа, а тело можно было уничтожить прямо в лаборатории.
Он прочитал это в моих глазах. В его голосе ничего не изменилось, но, думаю, он все прекрасно понимал. В комнате появились цветы, чего прежде никогда не было, и мне стало интересно, не догадался ли он обо всем раньше и велел принести их ради такого особого случая. Вместо того чтобы приказать мне лечь на обитый кожей стол, отец указал на кресло, а сам уселся за письменный стол.
— У нас сегодня будут гости, — сказал он.
