— Номер Пять, ты еще слишком юн для семантического анализа, и, боюсь, тебя ввело в заблуждение слово безупречное. Уверена, Доктор Вейл употреблял его в более широком смысле, а не в буквальном, как тебе показалось. Едва ли перевоплощение могло быть безупречным. Люди лишены такой способности, и, чтобы безупречно перевоплотиться в них, аборигенам пришлось бы утратить ее.
— А разве они не могли?
— Дорогое дитя, любые способности нужно развивать, а уже имеющиеся — использовать, иначе они ослабеют и пропадут. Если бы аборигены умели подражать настолько хорошо, чтобы утрачивать при этом свой дар, то они исчезли бы задолго до того, как первые корабли долетели до Сент-Анн. Но таким их способностям, конечно же, нет ни малейшего доказательства. Так уж вышло, что аборигены просто вымерли до того, как удалось их тщательно изучить, а Вейл, с присущей ему тягой к драматизму и неумолимым стремлением объяснить жестокость и абсурд вокруг себя, выстроил сложнейшую теорию на пустом месте.
Последнее замечание, а главное, дружелюбный настрой тети, показались мне идеальным поводом для расспросов о ее удивительном средстве передвижения, но не успел я открыть рот, как нас почти одновременно прервали сразу с двух сторон. В комнату вернулась служанка, неся в руках огромную книгу в переплете из тисненой кожи, и в тот момент, когда она уже собиралась передать книгу тете, в дверь постучали.
— Открой, — отрешенно произнесла тетя, и так как ее просьба могла относиться в равной степени как ко мне, так и к служанке, я удовлетворил свое любопытство иным способом — бросился к двери и ответил на стук.
В холле за дверью ждали две местные девицы полусвета[9]. Величественные, как тополя Ломбардии[10], скорее призраки, чем люди, они были разодеты и разукрашены до такой степени, что казались мне более чуждыми, чем любые аборигены. Их зеленые и желтые глаза были увеличены макияжем до размеров яиц, а пышные груди приподняты почти до уровня плеч. Завидев меня в дверях, девицы сохранили воспитанное внешнее самообладание, однако я был доволен собой, поскольку точно знал, что застал их врасплох.Я поклонился и впустил их внутрь, но как только горничная закрыла за ними дверь, тетя Жаннин все тем же отрешенным тоном произнесла:
— Одну минуту, девочки. Я покажу кое-что мальчику, а затем он уйдет.
Этим «кое-чем» оказалась фотография, распечатанная, как я тогда подумал, с применением некой передовой технологии, менявшей все цвета на оттенки коричневого. Фотография была маленькой и, судя по ее виду и потрепанным краям, очень старой. На ней была изображена высокая худощавая девушка лет двадцати пяти с ребенком на руках, в компании коренастого молодого мужчины. Они стояли на аллее, ведущей к примечательному дому — длинному деревянному зданию всего в этаж высотой, с крыльцом или верандой, менявшему свой архитектурный стиль каждые двадцать-тридцать футов, из-за чего строение напоминало ряд необычайно узких домов, припертых друг к другу. Тогда я не сильно обратил внимание на дом и упоминаю о нем только потому, что после освобождения из тюрьмы часто пытался отыскать хоть какие-то его следы. Когда я впервые увидел снимок, меня куда больше заинтересовали девушка и ребенок. Лицо последнего было едва различимо, очертания младенца терялись на фоне белых шерстяных одеялец. Девушка обладала крупными чертами лица и ослепительной улыбкой, таящей намек на то редкое очарование, в котором в одночасье сплетаются легкость, поэзия и озорство. «Цыганка», — подумал я сперва, но цвет ее кожи был слишком светлым, и я тут же отмел эту мысль. Поскольку все на нашей планете являлись потомками сравнительно небольшой группы колонистов, население здесь довольно однородное, но благодаря занятиям я получил кое-какое представление и об основных расах Земли. Моей второй догадкой были кельты, и почти с полной уверенностью я выпалил:
