***
Я решил, что она отправилась в холмы, и, когда мне выпал шанс, двинулся туда на поиски, но ее там не было. Ей стоило остаться там, да и мне, когда была такая возможность, тоже. Однако, это очень тяжело: половина детей умирает, никто не доживает до старости. Так что с наступлением зимы мы с матерью, вместе или раздельно, возвращались в город. И вот где я теперь. А еще насмехался над бедным Сорок-седьмым.
***
Много позже. Меня накормили обедом: супом и чаем. Суп налили в выданную мне старую побитую оловянную миску (в камеру наверху еду приносили сразу в посуде, а потом забирали), а когда я опустошил ее, мне туда же налили чаю, черного чаю с сахаром, покрывшегося пленкой жира из-за остатков супа. Просунув мне суп, охранник сказал: «Есть еще чай. Передай-ка свою чашку». Я ответил, что чашки у меня нет. Он пробурчал что-то себе под нос и пошел дальше разносить еду по камерам, но на обратном пути поинтересовался, доел ли я суп. Я сказал, что доел, он попросил подать миску еще раз, и я получил свой чай.
А что, если именно этот охранник, действуя по собственной инициативе, снабдил меня свечами и бумагой? Если так, то ему, наверное, меня жаль, и возможно жаль потому, что скоро меня казнят.
***
С моей последней записи колокола звонили трижды. На вечерню? Утреню? Ангелюс? Не знаю. Я снова спал и видел сны. Мне снилось, что я совсем маленький и сижу у матери на коленях (по крайней мере, я считал, что эта девушка — моя мать). Отец катал нас по реке, что он часто делал, когда еще увлекался рыбалкой. Куда ни глянь, качался на ветру камыш, вокруг лодки плавали желтые цветы, но странным в этом сне было то, что я знал все, что мне только предстояло пережить. Я смотрел на отца, похожего на рыжебородого гиганта, и знал, что с его руками станет настолько худо, что он больше не сможет промышлять ловлей рыбы. Моя мать — все-таки это была она, хотя я никогда и не понимал, как женщина из Свободного Народа умудрилась родить ребенка от моего отца — была одета в свое желтое платье, застегнутое отцом, и выглядела такой счастливой, какой может выглядеть только женщина, одетая мужчиной. Она улыбалась, когда он шутил, а я смеялся. Мы все смеялись. Наверное, в этом сне ко мне вернулось какое-то забытое воспоминание из детства. В те дни отец выглядел как обычный нормальный человек, разве что больше других любил поговорить — больше тех, кто жил на хлебе, мясе, кофе и вине. И только когда у него не осталось еды ни для себя, ни для нас, мы поняли, что он живет только за счет своей болтовни.
