— Ну же, говори! Скажи что-нибудь! Как тебе кажется, что чувствует маленький мальчик?
— Ну... Маленькому мальчику нравится большой солдатик, но он хочет сбить солдатика с ног, потому что не может смириться с тем, что обычная игрушка может быть больше него самого, — сказал я. Я говорил долго, может быть, часами, а сценки все сменялись и сменялись. Огромного солдатика сменили пони, заяц, тарелка супа с крекерами, но главным персонажем всегда оставался трехлетний мальчик. К тому времени, как вернулся сутулый коротышка в потертой красной ливрее, чтобы проводить меня обратно в постель, мое горло болело, а голос превратился в тихий хрип. Той ночью мне приснился мальчик, все время мечущийся от одного занятия к другому, чья личность словно перемешалась с моей собственной личностью и личностью моего отца так, что я одновременно был наблюдателем, наблюдаемым и кем-то третьим, следящим за обоими со стороны.
Когда на следующий вечер мистер Миллион отправил нас в постель, я лишь едва успел поздравить себя с этим, как погрузился в сон.Я проснулся оттого, что нашу комнату снова посетил сутулый коротышка, но в этот раз он пришел не за мной, а за Дэвидом. Притворившись спящим (я испугался, что, увидев меня бодрствующим, он потащит с собой нас обоих), я тихо наблюдал, как мой брат одевается и отчаянно пытается привести в порядок свои светлые волосы. Когда он вернулся, я спал уже по-настоящему, поэтому возможность допросить его выпала мне только наутро, когда мистер Миллион по обыкновению оставил нас наедине с завтраком.
Как бы между прочим я поведал Дэвиду о собственных впечатлениях, но он лишь ответил, что его вечер у отца практически ничем не отличался от моего. Ему показывали те же голографические изображения, что и мне: деревянного солдатика, пони... Его тоже заставили без умолку озвучивать свои мысли, что часто делал мистер Миллион во время наших дебатов и устных экзаменов. Единственное отличие его беседы с отцом всплыло лишь напоследок, когда я спросил, каким именем отец его называл.
Он тупо уставился на меня, не донеся до рта кусок тоста. Я спросил снова:
— Каким именем он обращался к тебе?
— Дэвид, каким же еще?
С началом этих ночных бесед образ моей жизни заметно изменился, и перемены, казавшиеся поначалу временными, незаметно превратились в необратимые и принесли в нашу действительность новый порядок, о сути которого мы с Дэвидом не могли даже догадываться. Наши игры и разговоры после отбоя прекратились, Дэвид все реже и реже мастерил свои свирельки из серебристого вьюнка, а мистер Миллион стал позволять нам отправляться в постель позже обычного, тем самым давая понять, что мы повзрослели. Примерно в тот же период он стал водить нас в парк, где находилось лучное стрельбище и имелись все условия для проведения самых различных игр. Одной стороной этот маленький парк прилегал к берегу канала. Пока Дэвид пускал стрелы в набитых сеном гусей или играл в теннис, я часто сидел, бесцельно уставившись в тихие мутноватые воды или высматривая белые корабли — восхитительные белые корабли с острыми, как клювы зимородков, носами и четырьмя, пятью или даже семью мачтами, — изредка буксируемые из гавани вверх по течению десятью-двенадцатью упряжками волов.
