Распорядился в ближайшие дни выдать с казенных складов муку рабочим, жителям Слободы, пусть и не ходили на площадь приветствовать его.
Мир с народом — это победа, ничего не страшно. Мир, мир, мир с народом!
Олег был на параде в публике, толпа повлекла его к генералам, но он теперь не боялся попасться на глаза Слащеву. Все как-то веселей повернулось, к лучшему. И вождь новый, и красные чего-то не наступают, будто уже испугались. Все говорят о мирной жизни в Крыму. Это как раз то, что нужно.
Приедет Кадилов — запишутся в часть, которая отправляется на Перекопский перешеек укреплять знаменитый Турецкий вал, чтобы в Крыму все чувствовали себя спокойно. В дневнике под надсоновскими стихами Олег записал:
«На этом выплескиваю чернила. Мы все от нечего делать и от самомнения без конца скрипим перьями. А надо как-то действовать. Вот поедем на Перекоп, возьмемся за лопату. И то хорошо!»
4
По всему Крыму зазвенели шпоры Врангеля. Из Морского дворца в Севастополе — на поезд. В Симферополе на вокзале встретился с общественностью, выслушал бойкие речи, прошел вдоль фронта делегаций, каждому пожал руку. Не оставил без внимания и симферопольское духовенство: с вокзала поехал в собор. Постоял под куполом, перекрестился, глянул круглыми глазами — в поповых руках шире заходило кадило. И опять звенят шпоры — визит губернатору. Приветлив, но краток. Затем — в большое черное здание гостиницы «Московская» — кутеповский штаб. Здесь принял рапорт, оказал внимание Кутепову, при царе полковнику лейб-гвардии Преображенского полка, теперь генералу, командиру корпуса. Пристально взглянул на бородку генерала — точь-в-точь как у покойного царя… И вот уже шпоры звенят в коридоре женского института.
Вчера со свитой уехал в Феодосию. С ним французы в детских красных шапочках и британцы. Нынче он опять в Симферополе, и то только проездом. Но как ни занят — он, лихой кавалерист, любитель красивых лошадей, пришел на бега, где на девять призов было записано двадцать восемь резвых. Впивался глазами в ноги лошадей, волновался, краснел…
В Евпатории вышел к казакам на плац. Убитые тоской по Дону, казаки без лошадей стояли под крымским солнцем в пешем строю, увидели его фигуру в черкеске, услышали властный голос — оживились, подняли бороды. Он стоял в автомобиле, расставив ноги.
— Донцы! Я с честью выведу вас к вашим хатам, к вашему богатству!
Он сказал, что скоро, скоро придут пароходы… Станичники с надеждой взглянули в сторону гладкого безбрежного моря. О господи! Неужто наконец снова сядут на пароходы и — домой, на ласковый Дон… Но генерал взметнул кулак, подняв ветер широким рукавом черкески, сверкнул глазами и прокричал, что придут пароходы, полные грозного оружия, всем хватит карабинов и патронов к ним… Крякнули от досады станичники, над площадью пронесся тяжелый вздох, их губы шевелились, — казалось, зашептали молитву казаки. На самом же деле одними губами материли правителя, бога и природу. У иных от несбывшихся надежд выкатывались из сумрачных глаз соленые, мутные слезы.
