От Джанкоя до Симферополя четыре часа пути. Поезд прибыл к ночи. Кругом мрак, снова начала давить тоска. Не хотелось видеться даже с матерью.
Извозчика не нанял. Побрел на Долгоруковскую. Помнил дом близ обелиска в честь завоевания Крыма. Когда-то Долгоруков взял, а скоро, наверно, возьмут красные. На центральной улице тихо, темно. Топали патрули, иногда раздавался мягкий грохот рессорной линейки, стук копыт. Гулко, звонко, тревожа ночь, между высокими тополями проскакали черные всадники на черных конях. В конце Екатерининской вдруг послышались грубые выкрики, рев, выстрел. Олег равнодушно шел на пьяные бранчливые голоса. «Кто-нибудь хлопнул бы из револьвера в сердце или в лоб, и ладно».
За большими яркими окнами ресторанов и гостиниц шла жизнь — с визгом скрипок, с вином, с отчаянием, с дикой, жалкой улыбкой: хоть день, да мой…
Заблудился, вдруг различил темную массу пассажа, раньше нужно было свернуть к кафедральному собору.
За соборной оградой вспыхивали огоньки папирос, слышались женский смех и позвякивание шпор. Пахло молодыми листьями… Нашел обелиск, затем угловой с балкончиками дом. Медленно, деловито стучал, пока за дверью не послышался глухой женский голос:
— Уходите, ночью не откроем.
— Это я, — отвечал Олег. — Здесь живет моя мать…
— Как звать ее, сколько ей лет?
Он ответил. Из-за двери снова голос:
— Какого роста? Откуда, когда приехала, сколько детей? Как звали ее мужа?
Олег ответил. После продолжительного молчания, — наверно, совещались:
— Почему пришли ночью?
Наконец отворили. С лампой в руках в дверях стояла какая-то женщина. Позади в чепце грузная, седая мать. Приблизилась, подслеповато вгляделась, не узнала.
— Будто и не он. Обманщик…
Олег бросился к ней, обнял, начал целовать. Мать сняла с него фуражку.
— Он… Где носился целый век? Не помню, когда видела. Везде хорошо, а у матери лучше.
Она по-прежнему не узнавала людей, не понимала, где живет…
За окном вдруг послышались чье-то тяжелое сопение и хрип, там боролись, — наверно, грабители напали на прохожего. Слабо прозвучал выстрел.
— Опять кого-то убили… — Творя крестное знамение, мать поднесла пальцы ко лбу, а к плечам поднести забыла. Повела Олега в комнату. — Каждую ночь убивают!
Рано утром, после глубокого сна, Олег вышел из душной квартиры на залитую солнцем весеннюю улицу. Возле обелиска темнела ленивая редкая толпа. Головой на толстой, ограждающей постамент цепи, в прекрасных блестящих сапогах, лежал убитый. Говорили, что это военный следователь: засудил офицера, и вот пуля в лоб.
