К чему укрепления, двутавровые балки, вполне пригодные для мостов; зачем разбирать крестьянские хаты и строить блиндажи, землянки, орудийные и пулеметные позиции? Над планами фортификаций трудился сонм иностранцев: Сеймур, Гоп, Перси, Мак-Малей, Кейз, Манжен. Работами руководил французский генерал Фок. И все это, чувствовал Олег, ни к чему, все попусту. Вал никому ни в чем не поможет.
Весной Олег, как и все, надеялся, что новый вождь выведет из мышеловки, откроет какую-то перспективу. Но Врангель просто пошел в наступление. Ну, заняли Таврию Северную, уперлись в Днепр, а дальше что?..
На южном склоне вала выложено белыми камешками: «Перекоп — ключ к Москве». Но до Москвы — как до звезд. Ощущение мышеловки и теперь не кончилось. Силой, войной, очевидно, не выйдешь из мышеловки. А выйдешь, в конце концов попадешь в степи под дубинку красных и — каюк. Очень простые соображения…
Думая о том, как он уже тысячу раз обманывался в своих ожиданиях и как он бессилен со своими соображениями, рассуждениями и прогнозами, Олег приходил в ярость. Успокоившись, снова принимался размышлять и безотчетно разжигал себя. Главный вопрос: «Что же дальше?» — как камень, голове тяжело. Нет, лучше не думать об этом… Олег отдал вестовому бинокль и велел подать бриться. Чтобы не думать, стал в складном зеркале изучать свое худое бледно-смуглое лицо, мрачные, запавшие глаза.
Бреясь, Олег косился на степь и, лишь бы не молчать — молчание ведет к думам, — говорил вестовому:
— На том кургане был за́мок. Конечно, неприступный. А вот тут — ворота, крепость Ферх-Кермен, потом Ор-Капу, потом по-русски — Перекоп. На воротах была из глины сова. Через этот ров был мост на цепях. А во рву полно воды, янычары сторожили. Пушки отсюда, как и сейчас, смотрели вон туда. По этому шляху шли торговые караваны. Верблюды с огромными вьюками, арбы на огромных колесах. Тащились в Кафу, то есть в Феодосию. Посольские караваны стояли перед мостом. По шляху гнали пленников. На валу, во рву они в цепях работали, под нагайками… Черт-те что вынесет человек!
Сидевший у входа в палатку вестовой плохо слушал. Олегу стало скучно рассказывать, он замолчал, а побрившись, лег отдыхать.
В палатке было сумрачно, и Олегу, прежде чем дремать, захотелось думать о хорошем, о крупицах радостного. И сейчас же он вспомнил девушку, что зимой так заботилась о нем. Поила молоком. Ласково смотрела. У нее овальное смуглое лицо, вся она такая свежая, веселая… Дважды ездил он с Кадиловым в село, чтобы найти эту Лизу, — так, кажется, зовут ее, — но никак не мог угадать, где ее хата. Летом все выглядит иначе, нежели зимой, улиц не узнать, хат не узнать, а Лиз в селе много.
