Иса ибн Хишам: У нас нет также документов на вакф.
Адвокат: Вам следует снять копию с документов, хранящихся в архиве, а это второй шаг.
Говорил Иса ибн Хишам: Тут шейх-адвокат замолчал, повернулся лицом к кибле и возобновил свои нескончаемые молитвы. Мы встали и вышли. Я шел рядом с пашой, погруженный в раздумья, соображая и прикидывая, и удивляясь молчанию моего спутника и его терпению, сменившему его гнев и возмущение. То он готов был убить всякого за малейший промах или упущение, а теперь, пройдя сквозь череду несчастий и злоключений, смягчился и смирился, стал податливым и уступчивым. Он даже не высказал своего отвращения ко всему, что мы увидели и с чем столкнулись в этот день, словно превратился в мудрого философа, наблюдающего и изучающего нравы людей, с которыми сводит его судьба. И я утвердился во мнении, что ничто так не воспитывает человека и не укрепляет его благонравие, как перенесенные беды и преодоленные трудности, и что худшие и самые несчастные люди — это те невежественные глупцы, живущие в достатке и без забот, которым неведомы превратности судьбы и крутые повороты времени. За всю дорогу паша прервал молчание только раз, чтобы спросить.
Паша: Ты говорил мне, что среди шариатских адвокатов есть носящие тарбуш и носящие чалму. Что они, все таковы, как виденный нами или между ними есть разница?
Иса ибн Хишам: Знай, что среди людей, слава Аллаху, нет одинаковых. И носящий тарбуш может быть коварнее дикого зверя. Я знаю одного такого, который при мне поклялся развестись со своей женой и со всеми женами, на которых когда-либо женится, утверждая обратное тому, что говорил — также в моем присутствии — в интересах своего подзащитного на заседании суда, не боясь прогневить Творца, преступая все законы шариата и следуя словам поэта, сказавшего:
Заставят меня поклясться разводом, я поклянусь,
даже ежели счастлив мой брак.
Принудят дать клятву освободить раба,
знает раб — свободы ему не видать.
Говорил Иса ибн Хишам: Время шло. Мы каждый день наведывались к шейху-адвокату, но нигде не могли его застать: дома говорили, что он в суде, в суде говорили, что он во дворце такого-то или другого эмира. У нас уже подметки стерлись и терпение иссякло. Тогда мы решили устроить засаду возле его дома в последней трети ночи и отловить его при выходе. Засели недалеко от ворот и дождались, когда он выехал на своей ослице. Тут я подошел к нему, и он сказал: «Прошу прощения за эту задержку, я очень был занят делами эмиров и их исками». Мы приняли его извинения и последовали за ним в суд. Он привел нас к «секретарю по свидетельствам», который ослепил нас своими красными туфлями на ногах, голубой джуббой
