⁂
Он промаялся до утра, даже почувствовал, как пала роса. Здесь, на севере, она буквально прогибала под собой палатку, от нее набухала и растягивалась алая шерстяная ткань. Явственно вело холодом. В это время он и встал. Всю ночь глаз не сомкнул, все ворочался, все кряхтел, даже пару раз всплакнул от жалости к себе. Почему судьба у него такая? Все хорошее другим? Та же Юния, например. Разве Руф ее заслужил? Нет. Ведь он, Авл, лучше. Гораздо лучше.
Опять мысли удерживали ее образ. Поэтому Мартелл совсем не удивился, когда, откинув полог шатра, увидел женщину в рассветной дымке стоявшую у входа. Мокрая от капель накидка совсем смяла высоко уложенные волосы. По усталому лицу видно, что тоже не спала.
Неужели всю ночь тут простояла? Или встала затемно и прибежала? Зачем?
– Я сказать хотела… – слова сорвались и застыли у нее на губах. Она робела его – большого и грузного начальника ее мужа. Строгого судью, который вчера их едва ли не допрашивал. «Ну что ты, дурочка, не видишь, что я ручной?» Тоже ведь мучился: вдруг обидел?
– Я не хочу, чтобы вы думали, будто я от безделья дышала лавром, – взяв себя в руки, отчеканила она. – Я виновата, да. Я была на вакханалии. Выпила больше, чем нужно, и не заметила, когда началась оргия. Потом было не выбраться. – Юния глубоко вздохнула. – Ее мелко-мелко трясло. От холода? Тогда почему такая красная? – Я понесла. Можно было избавиться от плода. Так все делают. Родители приводили повивальных бабок. – Она запнулась, умоляюще глядя на него. Пусть он остановит, пусть не даст рвать себе душу. Но надо было договорить. – Я не смогла. Не захотела. Как-то сразу стала чувствовать, что ребенок во мне есть. Как будто второе сердце бьется. Ну, так казалось.
Она снова молила его глазами, просила, чтобы он прекратил ее истязание этим признанием. А Авл не знал, как. Просто стоял, разинув рот, так что со стороны было непонятно: то ли он ждет продолжения, потому что интересно все-таки. То ли вообще не понимает, зачем ему все это говорят.
В такие минуты оцепенения Мартелл себя ненавидел: трудно, что ли, проявить хоть какие-нибудь эмоции? Нет, не мог. С детства, с той самой памятной ночи, как будто кто-то запретил ему открывать чувства перед другими. Холодной лапой сдавил грудь.
«Ну, что с ребенком-то стало?» Авл обозвал себя солдафоном и с заметным раздражением воззрился на Юнию. Видит ведь, человеку надо утром отлить. Чего стоит, отвлекает разговорами?
