Морозный воздух не позволял находиться на кладбище долго, а при поминках дома я задержаться не мог, поскольку должен был до конца дня вернуться в МИД. При прощанье у двери Леночка доверчиво потянулась ко мне, на мгновенье положила голову на мою грудь, потом повернула лицо ко мне. Она молчала, а из глаз её бежали слезы. Я поцеловал её в лоб и услышал её полушепот:
– Паша, помоги мне, приди ко мне ещё. Тебя очень любил Костя, я, конечно, тоже, и вот… – она со вздохом развела руки, повторив, – и вот, нет его и… ничего нет!
В МИД я приехал в конце дня в тяжелом настроении, честно сказать, самому хотелось плакать, ибо только сейчас, после похорон как-то особенно стало очевидно, что мой милый друг ушёл от нас навсегда. Настроение стало и того хуже, когда в комнате управления кадров я застал ржущих сотрудников, которые даже не удосужились полюбопытствовать, что там было на похоронах и как? Смерть Кости для них означала всего лишь выбытие кадровой единицы, которую они легко заменят: речь все-таки идет об Австралии, а не о Гане или Конго, куда кадры подбирались с трудом. И тогда в мою голову вполз коварный вопрос: а кому мы, вообще – то, нужны? Может быть папе – маме, а если их уже нет, то… Никому? На душе было ужасно: кошачий скреб души усилился.
* * *
На следующий день, завершив дела в министерстве, связанные с моей печальной миссией, я приобрел небольшой букетик цветов, которые мне посоветовала молоденькая цветочница, купил шоколад для сына Лены и отправился к ней с визитом. При всей нашей дружбе я шел туда впервые, хотя они (Костя и Лена) отъехали от родителей лет пять назад, купив на Комсомольском проспекте кооперативную квартиру. Раньше я не мог там побывать, поскольку у нас не совпадали сроки пребывания в Москве: Костя, закончив МГИМО, попал на работу в посольство СССР в Канаде, куда они с Леной и маленьким сыном вскоре убыли года на 4, а я, доучившись в ВУЗе, поехал с Настей и дочуркой переводчиком в Международное агентство по атомной энергии в Вену, как раз тогда, когда Ивановы должны были возвращаться. Впрочем, тогда они ещё жили с родителями, также, кстати, как и мы, Костины. В общем, мы четыре года «отсидели» в Вене, а, вернувшись, нашли, что Ивановых в Москве уже и след простыл. Ну а дальше, я работал в Центральном аппарате МИД, а Костя приступил к посольской службе в Канберре – столицы Австралии. Иногда мы, конечно, обменивались письмами, но они не могли заменить живого общения и слова. Насти моей Костя, как мне представлялось, вообще не видел, мы с ним как бы поменялись местами: теперь он вычитывал в письмах излияния моих чувств к Насте и, наверно, любовался её фотографией. Однако, любовался ли? Он, почему-то никак не отреагировал на отправленную ему фотографию, причину этого я понять тогда не смог, а после спрашивать счел неуместным.
